Современный антиэволюционизм и пропасть Декарта

(Опубликовано в сб.: «Символические формы телесности», — СПб., Санкт-Петербургское философское общество, 2013)

Ч.Дарвину, автору теории формирования видов, принадлежит также идея происхождения человека «мимо» столбового пути эволюции, – естественного адаптивного отбора. После выхода книги «Происхождение видов…»  Ч.Дарвин озаботился решением проблемы происхождения человека. К этому времени К.Фогт уже «назначил» обезьяну в предки на основе внешнего сходства с человеком задолго до начала конкретных научных исследований. Дарвин думал долго — 11 лет – а потом выпустил книгу «Происхождение человека и половой отбор». В ней он согласился с учеными, критиковавшими его теорию естественного отбора, т.к. многие признаки человека адаптацией к среде обитания человекообразных обезьян (т.е. к джунглям или саванне) объяснить нельзя. В связи с неопровержимостью этой критики, Дарвин предложил относительно человека особый механизм: вместо естественного адаптивного отбора – половой отбор! Т. е., многие признаки человека не имеют никакого адаптивного значения, они появились и закрепились только потому, что понравились лицам противоположного пола.

Разумеется, это решение явно «недостаточно», ибо не объясняет слишком многое. Приведу яркий пример: волосы на голове. Они растут с одинаковой скоростью у мужчин и у женщин по 13 сантиметров в год. Это абсолютный анатомический эксклюзив нашего вида, не свойственный более никому. У мужчин – любителей длинных волос – локоны вьются не хуже, чем у дам. Как это объяснить половым отбором? Всего в человеческом организме насчитывается около тридцати анатомо-физиологических эксклюзивов, которые половым отбором объяснить невозможно (см.перечень: Тен В.В., 2011, С.197-199).

Половой отбор в качестве главного стимула эволюции человека не показателен, потому что у человека, как у большинства высших млекопитающих, половые различия не носят ярко выраженного характера.  Приведу исторический анекдот. Дети короля Луи XIV однажды разглядывали картину «Адам и Ева в раю». Девочка спросила:  «Кто здесь Адам, а кто Ева?». «Это невозможно различить, — важно ответил мальчик, — ведь они не одеты».

Внешние половые различия наиболее впечатляюще бывают выражены у птиц. Поэтому их чаще всего привлекают для доказательства «всеобъясняющей» роли полового отбора, против которого я в принципе не возражаю, если только за этим не стоит попытка отбросить в тень естественный адаптивный отбор. А ведь именно это и происходит: современный антиэволюционизм маскируется под иную эволюционную теорию, отменяя естественный отбор, либо отводя ему роль второго плана.

Известный зоолог Десмонд Моррис в 60-х гг. 20в. объяснил женские губы и пышные груди исключительно половым отбором. Обоснование? От себя я это повторить не могу, цитирую: «Когда-то в прошлом мы, по-видимому, совершали половой акт с тыла. Предположим, что мы достигли той стадии, когда женщина подавала мужчине сексуальные сигналы с помощью пышных ягодиц и пары ярко окрашенных наружных половых губ». Далее директор Лондонского зоопарка опять бездоказательно «предполагает», что произошел переход к прямохождению. Объяснить данный переход он, как и все «альтернативные эволюционисты», не в состоянии. Здесь «всеобъясняющий половой отбор» ничего не объясняет. Но, теоретически приподняв похотливую обезьяну с колен, он уже смело объясняет, почему появились женские губы и груди: «они, эти пухлые полушария, наверняка, являются аналогами полных ягодиц, а ярко очерченные алые губы, окружающие рот – подобием красных наружных губ… влагалища» (Моррис, 1967; русский перевод: 2004, С.80). Данное объяснение можно было бы считать курьезом, если бы не ученая степень, солидная должность и далекий от юмора стиль автора.

В наше время концепция, будто многие существенные признаки человека – это просто «чепуховины», не имеющие адаптивного значения, появились «случайно», а закрепились, потому что «понравились особям противоположного пола» переживает настоящий бум. (см.: Zimmer, 2001; Марков А.,2011 и др.).

«Альтернативные эволюционисты»  любят приводить примеры «необъяснимых естественным отбором чепуховин» (слово «чепуховина» в качестве определения эволюционных признаков взято из книги А.Маркова, который его так часто употребляет, что нет необходимости указывать страницы), отрицая естественный адаптивный отбор в качестве преобладающего фактора эволюции.

Настоящая «притча во языцех» — павлиний хвост. Кто видел павлина с распущенным хвостом в зоопарке, того не может не удивлять это причудливое создание природы. Это настолько необыкновенно, что ученые даже не пытались объяснить происхождение павлиньего хвоста естественным адаптивным отбором. Единственное объяснение, бытующее на сегодня, —  такой огромный и яркий, явно демаскирующий хвост — нравится самкам. Типичная «чепуховина», не имеющая адаптивного значения. Между тем, это прекрасное, удобное адаптивное приспособление.

В феврале 2012г. мы с группой друзей осматривали пещерные буддийские статуи в Гвалиоре, Индия. Они располагаются внутри естественного амфитеатра, по кругу, образованному довольно крутыми склонами. Склоны поросли растениями круглогодичного цветения. Они очень яркие, просто пестрят самыми разными цветами. А.Моховиков решил отснять склон и вдруг воскликнул: «Павлин!». «Где?» — спросили мы. «Стоит на склоне!». Павлин стоял на склоне недалеко от нас, а мы его не видели. Рассмотрели по очереди через мощный объектив и подивились, как мудро все устроила природа. Огромный хвост павлина, разложенный по цветущему склону таким образом, что его обладателю не составляло труда поддерживать хвост в распущенном состоянии, прекрасно маскировал буровато-серое тело птицы (под цвет индийской почвы), отвлекая от него взгляд. А в тени под хвостом – представьте себе – оказался безопасный выгул для цыплят. Если учесть множество ворон и орлов, это приспособление во много раз увеличивало их шансы на выживание. Вот почему самки павлинов выбирают самцов по хвосту.

Павлин – птица, узко адаптированная к тропическим склонам круглогодичного цветения, а их немало в Евразии, где весь тропический пояс горист. Хвост павлина, который является заботливым отцом, не только создает безопасность и дает комфортную тень для цыплят и самки. В тени цветы, которые как бы «замирают» под нещадно палящим солнцем, раскрываются и испускают аромат. Как следствие, сюда залетают бабочки и другие насекомые в поисках нектара, – и потомство павлина оказывается обеспечено едой. Думаю, что если бы не папин хвост, павлинята вообще не имели бы шансов выжить. Дело в том, что их природный корм – летающие насекомые, а у павлинов, как у всех птиц отряда куриных, есть такая особенность: «куриная слепота». Они не могут видеть в сумерках. В жарких тропиках цветы испускают нектар и привлекают насекомых только в сумерках или ночью, потому что под палящим солнцем давать нектар расточительно, он мгновенно испаряется. Павлин, создавая искусственную тень, побуждает их к нектароточению. Прекрасный симбиоз птицы, цветковых растений, насекомых-опылителей создала природа. А на голове у павлина – яркий венчик, похожий на цветок, что дополнительно маскирует его самого и создает тень для головы, что позволяет павлину долго стоять на одном месте, меняя позицию время от времени.

Этот пример говорит о том, что многие непонятные нам, жителям городов, признаки у птиц, рыб, других животных просто-напросто еще не нашли своего объяснения в русле естественного адаптивного отбора.

Половой отбор играет определенную роль, но, в основном, во внутривидовом отборе. Красота – это соответствие идеалу, а это достаточно стойкая мерка в пределах вида. Гиперразвитие какого-либо органа отнюдь не приветствуется. «Нормально» – это синоним «хорошо». Половой отбор, если хотите, — это закрепитель видовых признаков, а не фактор изменчивости. Изменчивость – это прерогатива естественного адаптивного отбора. Я уверен, что все «странные природные формы» можно объяснить тремя естественными факторами:

1)    Адаптацией к очень специфическим экологическим нишам. Например, хвост павлина.

2)    Рудиментами и атавизмами. Например, у маленького норного животного домана, которого долго считали грызуном, оказались рудименты бивней, совершенно ему не нужные (неадаптивный признак), потому что его предки были слонами.

3)    Коэволюцией на генном уровне. Дело в том, что кодирующие гены выступают, как правило, в ансамбле: один ген, определяющий какой-то внешний признак, непременно тянет за собой другой, тот – третий и т.д. Поэтому далеко не все признаки адаптивны, некоторые появляются, как сопутствующие. И если признак не помогает жить, но и не мешает, он остается. Однако абсолютно антиадаптивных признаков в природе не бывает. Яркий пример генной коэволюции: в Сибири водится подвид лис с особенно красивым, ярким мехом. Но их невозможно содержать в клетках. Ученые вмешались в гены, улучшили нрав. Но красота пропала тоже.

«Альтернативный эволюционизм», опирающийся на половой отбор,  несостоятелен  даже в решении проблемы  «как». Но далее возникает еще более каверзный вопрос: почему? У Дарвина, человека религиозного, решение было: Промысл Божий. Дарвин был одновременно – его собственные слова – «ревностным теистом и эволюционистом». В ходе работы над книгой об эволюции, «его вера была не менее прочной, чем у любого прелата». Это потом строки из писем великого ученого стали трактовать по-всякому, приписывая – прекраснодушно «спасая» научный имидж — двойную мораль Основоположнику. Мол, отдавал должное господствующему мнению, а сам был себе на уме. Это уже не просто лженаука, это подлость, — так трактовать Дарвина, честнейшего из людей. Лучше не быть великим ученым, чем быть ханжой.

Дарвин не был лицемерным человеком. Он говорил это не на допросах. Какая необходимость лицемерить в сугубо личных письмах жене? Он плакал над строчками об Иисусе. Он ни разу не произносил ничего атеистического. И, если на то пошло, его гипотеза происхождения человека (именно человека!) без фактора Чуда бессмысленна. Почему?

Потому, что вместо ответа возникла еще одна проблема: пусковой механизм схождения с общих эволюционных рельс на узкоколейку «полового отбора». Дарвин списывал этот поворот стрелки на Стрелочника.

В отличие от Дарвина, — каким Промыслом какого Бога может объяснить выход нашего вида из общих закономерностей эволюции биолог, который утверждает: «…Человек не произошел от обезьяны – он ею как был, так и остался» (Марков, там же, С.36)?!..  Но ведь у обезьян нет эксклюзивного пути, они развивались согласно общим законам эволюции, специализировались – каждый вид — под определенный ландшафт. Никаких лишних признаков у них нет, все адаптивно.

Есть философское понятие «диалектика превращенных форм», иногда называемое «принципом оборачиваемости». Материальное трансформируется в духовное (общественное бытие в общественное сознание, и наоборот). Прекрасное обращается в чудовищное (любовь – в ненависть). Сакральные слова – в ругательства (пример: слово «вертеп»). Абсолютный свет является абсолютной тьмой (в нем ничего не увидишь, равно как в темноте).

Своей инверсионной теорией антропогенеза, я предлагаю следующий вариант «принципа оборачиваемости». Организм человека не адаптирован ни к одному какому-либо определенному ландшафту. В этом многие ученые усмотрели жуткий «недостаток» и нагородили далеко идущие выводы. В частности это характерно для такого научно-философского направления, как философская антропология (М.Шелер, Э.Ротхакер, А.Гелен и др.). На самом деле «человеческий минус» оборачивается плюсом, а именно: не будучи адаптирован ни к одному определенному ландшафту, человек адаптирован к планете (возможно, ко всей Вселенной, как считал Циолковский). Он, в отличие от обезьян, имеет универсальную природу. Биологическая специфика нашего вида заключается в отсутствии специфики. Этим уникален человек, как создание природы. По одной только этой причине мы никак не могли произойти от обезьян. Это важнейший исходный пункт действительно научной теории антропогенеза. Все виды обезьян очень узко специализированы к определенным ландшафтам и еде. Например, орангутан не может жить на берегу, как макак-крабоед, ловить и поедать крабов. Специализация у обезьян настолько узкая, что градация имеет место быть даже внутри одного ландшафта. Шимпанзе обитает во втором ярусе тропического леса, а горилла – под кронами. Поменяться они не могут, а люди могли бы в случае крайней необходимости. Наш «недостаток», который Э.Ротхакер назвал «ландшафтной неаффилированностью», считая его недостатком, на самом деле – огромное преимущество универсального организма. Так минус оборачивается в плюс и объясняется вся анатомия и физиология человека.

Выше речь шла о том, как запутали и неоправданно усложнили «альтернативные» эволюционисты проблему формирования тела человека. Еще более сложная проблема – Разум. В октябре 2010г. в программе «Академия» по телеканалу «Культура» читал лекцию академик Вячеслав Всеволодович Иванов. Ему был задан вопрос: «Как вы думаете, все-таки, разум появился эволюционно, или был дан Богом?». Академик мудро уклонился от прямого ответа, он перевел стрелки на мозг. «Уже и математически доказано, — сказал он, — что мало-помалу на базе обезьяньих мозгов человеческий мозг не мог сформироваться».

Происхождение мозга половым отбором объяснить невозможно, это не половой признак, подобный хвосту павлина. Одно это отсекает «обезьянью теорию», потому что человек – это прежде всего его мозг и его разум. Поэтому здесь многие ученые все еще пытаются приспособить классическую модель эволюции согласно схеме «мало-помалу», «потихоньку-понемногу», а не закрепление случайно возникших признаков посредством полового отбора. Налицо теоретическая эклектика, перескок от одного причинного фактора эволюции к другому без обоснования такой вольности. Например, А.Марков во второй книге из серии «Эволюция человека», которая называется «Обезьяны, нейроны, душа» (Марков А., 2011, Кн. 2) о половом отборе даже не заикается. Теперь он выдает перлы в стиле традиционного «помализма». «Я пользуюсь словами «психика» и «душа» как синонимами. Просто не вижу разницы» ( там же, С.17, прим.). У обезьян психика есть? Есть. Стало быть, и душа есть. Так какая между нами разница?!..  Нет разницы — нет проблемы антропогенеза.

Постольку поскольку самым ярким показателем ума являются способности к языку, ученые занимаются тем, что учат попугаев говорить, шимпанзе учат объясняться жестами или складывать слова из пластиковых букв. Потратив долгие годы, добиваются определенных успехов и каждый раз делают из них сенсации. Недавно подобная сенсация прокатилась по всему миру. Доктор наук из Калифорнийского университета 20 лет (!) обучала попугая и потом объявила, что «его языковые способности на уровне ребенка 3-х лет». Интересно, что у обезьян тоже наблюдаются языковые способности на уровне трехлетнего ребенка. Так что же, — решили проблему?  Выходит, что языковые способности и, соответственно, мышление «потихоньку-понемногу» сформировались? Различия между животными и человеком не качественные, а количественные? Интеллект животных – как у детей. Дети – это просто маленькие люди, стало быть, сцепка произошла.

Но почему все упирается в трехлетний возраст? Где попугай на древе эволюции, а где шимпанзе? Если у попугая лингвистические способности на уровне человеческих трех лет, то у шимпанзе согласно этой логике они должны быть на уровне лет пятнадцати.

В трехлетний возраст все упирается, потому что в 4 года у нормального ребенка происходит «языковой взрыв». У него появляется самосознание и он начинает давать свои оценки и свои имена всему. Впереди у него — период языкового аутизма и языкового эгоизма. Он станет «почемучкой» и займется непрерывным «неправильноговорением», веселя взрослых «юмором в коротких штанишках». Он будет совершать алгоритмические ошибки, например: «она могет», «он ее поцелул» и т.д. Ничего подобного никогда не произойдет с попугаем и обезьяной. Они будут повторять только то, чему их научили. Выражать правильно, как калифорнийская доктор наук, — и точка.

К.Поппер в свое время сказал: верификация не есть критерий истины. Ибо гипотеза может раз десять подтвердиться, а на одиннадцатый – нет. Для того, чтобы проверить истинность того или иного тезиса, его надо фальсифицировать, т.е. поставить в невыполнимые условия. Преодолеет, – значит, истина где-то рядом. «Сломается» — значит, ложь. Например, можно сотни раз добывать огонь трением двух палок и придти к выводу, что дерево – источник огня и что само оно не горит. Но стоит бросить эти палки в огонь – и выяснится, что это «знание», многократно верифицированное, — ложь.

Научение попугаев и шимпанзе языку – это все верификации. Их надо «проверить огнем». В своей книге о происхождении языка в 2010г. я впервые предложил метод фальсификации результатов такого научения (Тен, 2010). Именно: предъявите нам, пожалуйста, животное, делающее алгоритмические ошибки в ходе усвоения языка. Запоминать животные способны, это условный рефлекс, но далеко не разум. И количество правильных запоминаний — не доказательство. Ошибка – вот критерий истины.

Ясно, что в голове ребенка происходят совершенно иные процессы, чем у обезьян или попугаев. Говорить, будто попугай и шимпанзе способны овладеть языком не хуже 3-х летнего ребенка, все равно, что говорить, будто мужчина способен рожать не хуже, чем женщина 3-х лет. Так что же, — будем из-за этого отказываться от идеи эволюции? Нет, конечно!

Считаю, что эволюция начала работу по созданию сапиентного мозга сотни миллионов лет назад с разделения единого «комочка мозга», появившегося у примитивных животных миллионы лет назад, на два полушария. Это разделение привело к появлению «виртуальной реальности», которая сама по себе уже не является чисто природным феноменом. Это сны. Доказано, что уже птицы обладают способностью видеть сны. Животные с неразделенным мозгом сны не видят. Откуда мы это знаем? Сны хорошо фиксируются по энцефаллограммам. Мозг во время сновидения выдает такие же паттерны активности, как и во время активного бодрствования, а зрачки двигаются в бешеном ритме.

Далее природа, которая вообще любит разделять и сталкивать (не случайно диалектика, учение о единстве и борьбе противоположностей, так много объясняет в природе и в жизни), доводит это наметившееся деление до полного разделения. При этом каждая половина увеличивается и усложняется автономно. А потом (на это тоже есть естественные причины) начинается соединение. И появляется бинарный код, — основа основ мышления и языка. Не было бы полного разделения с последующим соединением, – не появился бы бинарный код. В этом суть инверсионной теории антропогенеза (первая публикация: В.Тен, 2005).  Человеческий мозг не рос «мало-помалу» в ходе сапиентации. Его необходимая масса и мера сложности была создана самой природой задолго до начала этого процесса, ей оставалось только осуществить синтез.

Такое понимание процесса сапиентации приводит к далеко идущим философским выводам. Не исключено, что это возможное и при этом самое простое решение психофизической проблемы, ибо получается, что «пропасти Декарта»  нет, есть континуитет телесности и духовности. Данный вывод не является исключительно моей интеллектуальной собственностью, он – результат телефонного разговора с профессором Г.Ф.Сунягиным. Должен это подчеркнуть, т.к. это фундаментальный вывод, учитывая значение «пропасти Декарта» для развития философии. Достаточно сказать, что Э.Гуссерль считал ее таким началом «из которого только и может первоначально произрасти некая философия» (Гуссерль, 2000, С.326). Феноменология Гуссерля представляет собой ничто иное, как одно из возможных решений проблемы «декартовой пропасти», на мой взгляд, слишком сложное, обремененное грузом «лишних сущностей». В этом смысле решение в духе континуитета телесности и духовности выглядит проще, не наводя на мысль о «бритве Оккама».
Виктор Тен

ЛИТЕРАТУРА:

Гуссерль Э. Логические исследования. Картезианские размышления. Минск — М., 2000

Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь. СПб, 2001.

Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор. М., 2009

Марков А. Эволюция человека. Т.1. Обезьяны, кости, гены. М., 2011

Марков А. Эволюция человека. Т.2 Обезьяны, нейроны, душа. М., 2011

Моррис Д. Голая обезьяна. СПб., 2004

Тен В.В. Археология человека. Происхождение тела, разума, языка. СПб.,  2011

Тен В.В. Из пены морской… Инверсионная теория антропогенеза. СПб, 2005

Тен В.В. Из пены морской-2. Происхождение языка. СПб, 2010

Zimmer K. Evolution. The Triumph of  an Idea. NY, 2001