Ю.М. Бородай о происхождении сознания: истоки, достоинства, недостатки концепции

опубликовано в журнале «Свободная мысль» №1, 2021

Книга Ю. Бородая о происхождении сознания [1996] имела огромное значение для крушения рефлексологических иллюзий. Она вызвала огромный интерес в постсоветском обществе смелостью и новизной. Пришло время оценить работу без эмоций. В статье концептуально оцениваются достоинства и недостатки книги, называются источники идей автора.

Ключевые слова: рефлексология, эволюция психики, сознание, бихевиоризм, эротика, табу, смерть, Бородай.

Yu. Borodai’s book on the origin of consciousness [1996] was of great importance for the collapse of reflexological illusions. It aroused great interest in post-Soviet society for its courage and novelty. It’s time to evaluate the work without emotion. The article conceptually evaluates the advantages and disadvantages of the book, names the sources of the author’s ideas.

Key words: reflexology, evolution of the psyche, consciousness, behaviorism, eroticism, taboo, death, Borodai.

Книга Юрия Мефодьевича Бородая «Эротика. Смерть. Табу. Трагедия человеческого сознания» стала событием конца 20 в. Резкая критика степуляционных представлений о происхождении человека подкреплена в ней убедительным анализом рефлекторной теории начала сознания.

«Наивная точка зрения на генезис сознания как необходимый результат количественного роста и усложнения нервных механизмов — не выдерживает критики», — пишет он [2, C.22]. «…Рефлекторное кольцо, поскольку оно остаётся рефлекторным (т. е. необходимо включает в себя внешний стимул), всегда имеет один «конец». Этот «конец» постоянно находится в точке контакта с чем-то «другим», чем само «кольцо», т. е. в точке контакта с постоянно меняющейся средой (раздражителем). Пульсация этой точки и является подлинным двигателем взаимодействия — внешним двигателем рефлекса, насколько сложноопосредованным бы ни был последний в целом. Постулировать же некий внутренний «самодвигатель», а затем (поскольку само представление о «самодвигателе» кажется диким) пытаться объяснять его самодвижение внешним воздействием, — это попытка не разрешить, а прикрыть и запутать проблему» [2, C.31]. Это ясная, простая и убедительная критика концепции «опережающего отражения» П.К. Анохина, ныне подзабытой, поэтому необходимы пояснения.

В 20 в. на Западе возобладал бихевиоризм, который в антропогенетическом аспекте является концепцией формирования сознания на векторе постепенного усложнения поведения животных. Последователям бихевиоризма казалось, что исток сознания вот-вот будет открыт на базе экспериментального изучения поведения высших и (или) социальных животных. Примерно то же было и в СССР, но с преобладающим уклоном в социальность. После разгона школы В.М. Бехтерева социальная психология начала превалировать над психологией индивида. В психологии индивида превалировало изучение личности, как «социального измерения индивида». В теле человека интересовались прежде всего механизмами «овнутренения» и реакциями на воздействия со стороны общества.

Советские психофизиологи разрабатывали именно физиологический аспект, сконцентрировав интерес на функциональной специфике нейросистем, а не на анатомии мозга. Сложился уникальный «функциональный фундаментализм» советской школы психологии (назовём это так). Рефлекторным дугам уделялось больше внимания, чем изучению популяций нейронов. В качестве примеров можно привести концепцию «функциональных систем» П. Анохина; учение о «функциональных органах мозга» (само понятие, смелое и парадоксальное, потому что «орган», — это термин из области анатомии, введено А.Ухтомским; последовательно разрабатывалось школой А.Н. Леонтьева). Школа С. Рубинштейна, — это тоже «функциональный фундаментализм» со стороны психофизиологической составляющей, она интригует виртуозными интерпретациями принципов диалектики (особенно в работах К. Абульхановой-Славской).

Благодаря увлечению социальным фактором, мы отстали в изучении анатомии мозга, там больше преуспел Запад, где сосредоточились на исследовании популяций нервных клеток: что за что отвечает и на что способен. Бихевиоризм к этому подталкивал: учёных интересовало мозговое обеспечение поведенческих актов. В СССР была идеология, что все идёт от общества, — так зачем копаться в мозге? Что общество в человека вложит, то мозг и интериоризует. Уже в перестроечные годы в Петербурге был создан Институт мозга человека, где появился первый в стране ПЭТ и началось изучение непосредственно популяций нейронов (Н.П. Бехтерева и её сотрудники).

Советская психология в лице превалирующих академических школ (С.Л. Рубинштейн, Б.Г. Ананьев, А.Н. Леонтьев) больше походила на некую «психофилософию», чем на позитивную науку. На этом фоне выгодно выделялись две школы, более обращённые к психологии индивида и физиологическому обеспечению актов сознания: изучение афазий школой А.Р. Лурия и школа П.К. Анохина, откуда вышла самая известная в СССР концепция, как будто выводящая на начало сознания, — т.н. теория «опережающего отражения». Она исходит из рефлексологического учения И.П. Павлова, которому принадлежит термин «опережающее отражение». Философской базой, как подчеркивал автор этой концепции П. Анохин, являлась ленинская теория отражения.

Необходимо отметить, что на самом деле «ленинской теории отражения» не существует. Ленину принадлежит определение сознания, как свойства высокоорганизованной материи отражать материальный мир, формируя сферу идеального. У Ленина была мощная идея, а вот «ленинская теория отражения» существовала лишь в качестве обобщающего слогана, некоего теоретического «открытого круга», в объём которого включались многие теоретические и практические открытия советских учёных. Одним из них была концепция П. Анохина, который выделил два вида воздействий на живые организмы: 1) никогда не повторяющиеся и 2) повторяющиеся ряды воздействий, при этом фактор повторяемости является наиболее характерным. Отсюда следует такая реакция приспособления, как не пассивное, а активное отражение, основным моментом которого является опережение воздействия. В терминах классической рефлексологии это означало: реакция опережает внешний стимул.

Изучая нейромеханизмы рефлекторных реакций, П. Анохин уловил т.н. «следовую деятельность», заключающуюся в том, что часть нейронов продолжает свою реакцию некоторое время после прекращения действия, благодаря чему формируется некий континуум активности нейронов, который переходит в случае нового воздействия в состояние внутренней предпусковой интеграции. Отсюда – прямой логический путь к формированию ключевого понятия «функциональная система», — некий циклический аппарат саморегуляции организма, представляющий собой центрально-периферическое образование. Системообразующим фактором каждой функциональной системы является результат её деятельности. П. Анохин считал, что именно он, результат деятельности функциональных систем, является движущим фактором прогресса живых организмов [1].

П. Анохин старался избегать уподоблений функциональной системы кольцевой структуре, пытаясь наделить её системной открытостью, но с этим у него ничего не получилось. Если допустить возможность, что в «опережающем отражении» содержится нечто, что в той или иной форме не содержится в отражаемой действительности, то данное решение представляло собой выход за рамки материализма, в идеализм. Отражение, опережающее сигнал, — это чистый идеализм, а в рамках идеализма в концепциях происхождения сознания вообще нет нужды. Там сознание изначально, в объяснении нуждается появление материи.

С появлением концепции опережающего отражения вопрос о первых актах сознания в филогенезе стал считаться в основном решённым в СССР (приходилось читать публикации, мол, на Западе не могут выйти на исток сознания, потому что они не знают концепцию опережающего отражения П. Анохина!). Критика Ю. Бородая значима тем, что он был одним из первых, если не первым, кто вскрыл её несостоятельность. Психика человека имеет «в себе» внутренний источник движения, а рефлексология в лице любой концепции не может постулировать внутренний самодвигатель, — говорит, если кратко резюмировать, Ю. Бородай и с этим невозможно спорить. Отсюда: первые «диагностические» проявления сознания, — это некие движения психики, необусловленные внешним стимулом, по крайней мере, необусловленные непосредственно. По сути дела, — психозы. К такому пониманию и подводит Бородай. «В чистом виде, — пишет он о первобытном мышлении, — это мышление шизофреника. И при ближайшем рассмотрении оказывается, что «каждый носит в себе в скрытом виде свою шизофрению» (Выготский). Не является ли эта скрытая форма исходной?» [2, C.49].

Он критикует рефлексологию и совершенно отходит от рассуждений о костях, булыжниках, «гоминидной триаде», давая уничижительную характеристику палеоантропологии: «На современном уровне развития антропогенетической теории дело часто обстоит, как в сказке: «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что» [2, С.14]. Ввиду такой позиции, Бородай ищет исток сознания в сфере чистой идеации, не опираясь на морфогенез и вообще на телесное начало.

К сожалению, антропология считается в России отраслью биологии, в отличие от того, что принято в западных университетах, где бытуют более широкие понятия об антропологии: она воспринимается в контексте культурологии, считаясь наукой скорее гуманитарной, чем биологической. Палеоантропологи ревностно относятся к «вторжениям небиологов», считая их «дилетантами», но при этом сами даже не берутся за главную проблему антропологии: как возникло сознание? Ю. Бородай резкой критикой «антропогенетической теории» опровергает узкобиологический подход. Разумеется, в сфере «чистой» идеации реконструкция психогенеза столь же невозможна, как и в рамках «чистой» эволюционной анатомии, в которые добровольно заперты палеоантропологи. Тем не менее, попытка, которую предпринял философ Ю. Бородай, чрезвычайно интересна. Он применяет для реконструкции психики «предгоминидов» первые явные проявления психики, выявляемые в символическом, а именно в тотеме и табу. Методологическим основанием для такого подхода является следующее: «В сфере своих «внутренних» логических операций субъект манипулирует не объектами, но знаками. (Ср. теорию «второй сигнальной системы» И.П. Павлова)» [2, C.36].

Ссылка некорректна: у Павлова говорится о речи, как второй сигнальной системе, а не о знаках [5, С.335]. Исток этой концепции находится вне психофизиологии. «Человек пользуется знаками, животное не пользуется ими… (А. Кассирер, А. Делакруа и др.)», — пишет С. Рубинштейн, указывая на «философский источник трактовки психики как оперирования знаками и символами — её принадлежность Э. Кассиреру» [6, С.99].

Попытка, которую предпринял Ю. Бородай, безусловно, не первая. Подобное предпринял З. Фрейд в книге «Тотем и табу», где исток человеческой психики объясняется на почве психоанализа, а именно через формирование Эдипова комплекса. Это событие, по мнению Фрейда, стало ключевым для появления тотема и табу. Ю. Бородай комментирует отца психоанализа: «В дарвиновской первичной орде нет места для зачатков тотемизма. Здесь только жестокий ревнивый отец, приберегающий для себя всех самок и изгоняющий подрастающих сыновей». Спрашивается: каким же образом эта орда превратилась в экзогамную коммуну, основанную на общезначимом — нравственном! — запрете половых связей внутри общины? Фрейд отвечает нам: «В один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде». Но решает ли это проблему? Дарвин, например, приводит множество фактов, свидетельствующих, что подобные тривиальные для животного мира события сами по себе ничего не решают. Дело в том, что действительно у очень многих стадных животных свержение старого вожака молодыми самцами завершается убийством и, если это хищники, — пожиранием «отца». Однако, повторяем, это тривиальнейшее для животного мира событие ни к чему принципиально новому не приводит» [2, C.148].

Собственную оригинальную реконструкцию событий, положивших начало психогенезу, Бородай начинает с мифологических архетипов: «…Самый наидревнейший Зевс представлялся тройной символикой: 1) змея, 2) птица, 3) сардонический смех» [2, C.9]. Хронологически это далёкое от пресапиенсов начало, но, учитывая потрясающую живучесть архетипического, мы не можем оспаривать правомерность такого начала.

«Что касается первых двух символов (змея и птица), они навязчиво повторяются в мифах и магических обрядах, по существу, у всех первобытных народов, при этом смысл их вполне однозначен и точен, — пишет Бородай, — Более того, эти же символы в том же значении выявляются в невротических симптомах у современных людей, не имеющих никакого понятия о мифологии. Немецкий психиатр Э. Кречмер отмечал, что это явление весьма заурядно в клинической практике…» [2, C. 9].

Обычно первым, кто сравнил и свёл в один феномен психопатологию шизофрении и психологию первобытного человека, называют А. Шторха (данная традиция заложена Л. Выготским). Э. Кречмера в советское время было не принято упоминать, потому что он считался «коллаборационистом» (будучи врачом, был мобилизован и работал в тыловом военном госпитале). Статья Шторха «Мир начинающейся шизофрении и первобытный мир» вышла в «Журнале нейрологии и психиатрии» в 1930г. [11]. Ю. Бородай справедливо отдаёт приоритет Э. Кречмеру, чья книга «Медицинская психология» вышла в Германии в 1921 г. В ней, в частности, говорится: «Мы находим среди душевных процессов возникновения образов у взрослого культурного человека за преобладающими в настоящее время психологическими механизмами другие функциональные типы, которые хотя и рассеяны по очень разнообразным областям наблюдения, однако всегда встречаются у нас с однородными основными чертами, прежде всего в сновидении, при гипнозе, в истерическом сумеречном состоянии и в шизофренических расстройствах мышления. Так как эти функциональные типы представляют собой блестящие аналогии более ранних ступеней развития душевной жизни человеческого рода, то мы можем с большей вероятностью считать их сохранившимися низшими ступенями филогенетического развития…» [4, С. 141].

Далее Бородай привлекает богатую базу психоаналитических интерпретаций: «Согласно психоанализу птица во всех мифологиях символизировала эрекцию, а змея мужской половой орган. Таким образом, синтез змеи и птицы, т. е. наидревнейший Зевс — «первопричина жизни»! — раскрывается как фетишистское представление первобытным человеком своего собственного эротического возбуждения (фетишистское представление предмета — значит противопоставление его самому себе в качестве чуждой демонической силы)» [2, C.9,10].

Что такое сардонический смех? «Все указания сходятся на том, что «сардонический смех» — это смех жертвы, утраты, отречения. Этот смех у греков стал поговоркой в отношении людей, смеющихся в момент своей гибели… Характерно, что сардонический смех связывался с огнём»,- пишет Бородай. Это смех «с раскрыванием губ вовнутрь» (только представить! — В. Т.) «Например, Клитарх рассказывает об обычаях древних семитов: «Ребенка они и сжигали… Когда пламя охватывало рот сжигаемого, то члены тела начинали содрогаться и рот оказывался раскрытым, наподобие смеха, пока то, что было простёрто на жаровне, не переходило в ничто. Отсюда этот ухмыляющийся (seserota) смех и называется сардонским…». Нам представляется, что такая трактовка — лишь запоздалая реакция античного гуманизма на превращение грозного древнего символа в обряд реального сжигания» [2, C.10,11].

После описания «сардонических» ужасов, Ю. Бородай обращается к психосоматической теории, напоминая, как часто психические расстройства переходят в соматические «слепоту, глухоту, хромоту, паралич». Далее идёт правомерная (в силу заявленного шизофренического характера первобытного мышления) аналогия с кризисом психики первобытного человека, нарушившего табу, которое суть «грозная сила». «В первобытном обществе человек, преступивший табу, не ждёт физического воздействия со стороны; он в судорогах умирает сам, или, по крайней мере, тяжело заболевает. Степень страдания здесь прямо пропорциональна силе и важности табу. А какое табу самое страшное? Вполне определенный ответ на этот вопрос дают сравнительные социоэтнографические исследования. Наиважнейшим и самым страшным во всех сохранившихся примитивных обществах является половое табу» [2, C.11,12].

В авторской аннотации, излагая суть теории, Ю. Бородай пишет: «В качестве исходной антропогенной ситуации реконструируется своего рода «биологический тупик», возникший в процессе эволюции чрезмерно агрессивных и постоянно возбуждённых, сексуально хищных стадных существ (предгоминидов), обречённых природой на самоистребление. Единственным выходом из тупиковой ситуации был «сверхъестественный» акт превращения зверя в человека посредством «невротического» бунта против реальности и, прежде всего, бунта против собственного естества, пружиной которого стало общезначимое для всех гештальт-представление: эротика-смерть-табу» [2, C.2]. Вот оно, — явление первичного психоза. Но так ли он первичен?

Истоком сознания становится не связанное с непосредственным внешним стимулом, т.е. нерефлекторное, и при этом очень мощное событие в психике: невротический бунт «сексуально хищных стадных существ» против собственного естества. Бунт настолько всепоглощающий, что стал бунтом против реальности. Здесь возникает вопрос: откуда у предков человека качества «сексуальных хищников», если они миллионы лет являлись нормальными стадными животными, у которых, как хорошо известно биологам и всем людям, знакомым с животными, сексуальная жизнь отрегулирована инстинктами?

Животные, в отличие от гомининов и современных людей, практикуют секс только ради размножения. Либидо всех зверей строго дозировано природой, иначе ни один вид млекопитающих, по крайней мере высших, не мог бы существовать. Вначале следовало бы объяснить эволюционную инверсию, сломавшую нормальный инстинкт размножения, сделавшую предков человека гиперсексуальными настолько, что они стали опасны друг для друга внутри стад (постоянно возбуждённые, сексуально хищные существа).

Прежде чем рассуждать о невротическом бунте этих существ против такой своей природы, Бородаю следовало бы объяснить саму такую природу. Почему коровы, волки, обезьяны, прочие стадные животные до такого не опускаются или, наоборот, не поднимаются? Ю. Бородай берёт, как данность, ситуацию, нуждающуюся в объяснении, ибо в ней и кроется главная тайна психогенеза Homo sapiens. Эту данность он заимствует в концепции «зоологического индивидуализма» Ю. Семёнова, правда, в изменённой формулировке «зоологический эгоцентризм» [2, С.103].

Чем вызвана замена? Будучи философом, обладающим достаточно строгим мышлением, Бородай осознаёт вопиющий алогизм выражения «зоологический индивидуализм». В природе индивидов нет, есть особи. Понятия «индивид», «индивидуалист», «индивидуальность», «индивидуализм» коррелируются с понятием «человеческий социум» настолько, что невозможно в научном контексте употребить понятие «индивидуалист» по отношению к ежу или крокодилу, но ведь выражение «зоологический индивидуализм» подразумевает логичность подобного абсурдного словоупотребления. «Индивидуализм», — это понятие социальной психологии, в зоологию непереносимое без утраты смысла. «Социальных отношений и общества в животном мире нет», — пишет Ю. Семёнов [8, С.5]. Но как возможен «зоологический индивидуализм» без «зоологического социума»? Абсурдность термина выглядит особенно выпукло при небольшом уточнении. Предки человека, – млекопитающие или (синоним) звери. Т.е. речь идёт о «зверином индивидуализме». [Подробней о концепции Ю.И. Семёнова см. 10].

Это некорректное понятие является отправным для Ю. Семёнова и повторяется многократно в мотивационном смысле (на одной из страниц оно фигурирует 8 раз! [7, С.274]. Именно «обуздание зоологического индивидуализма» является точкой отсчёта. Далее возникает вопрос уже по поводу «обуздания». Это слово в русском языке имеет чётко выраженный негативный смысл: обузданию подлежит зло. Под «обузданием зоологического (т.е. звериного) индивидуализма» подразумевается преодоление некоего злого природного начала, с которым Ю. Семёнов связывает «внутристадный» каннибализм питекантропов и неандертальцев. Но в природе зла нет, зоология привлекается необоснованно. Это тот случай, когда наука сходится с теологией: зло пришло в мир с человеком. В 1963г., т.е. за три года до первого издания книги Ю. Семёнова, вышла книга К. Лоренца «Das sogenannte Böse» («Так называемое зло»), в которой высшим животным приписывается мораль в отношениях с себе подобными. Можно как угодно относиться к таким терминологическим вольностям, но факты поведения зверей в природе говорят об их заботливом отношении друг к другу в рамках стаи или стада. Поедание себе подобных среди высших млекопитающих известно только как средство внутривидового отбора в тех единичных случаях, когда вид не имеет естественных врагов, находясь на вершине пищевой пирамиды. Например, молодой лев, захвативший прайд, проглатывает  львят-младенцев, не трогая подростков. Но это не каннибализм, потому что мотив насыщения отсутствует (подросшие львята более пригодны для этих целей), это уничтожение ради порождения: матери молочных львят, прекратив лактацию, придут в «охоту», и победитель сможет заняться продолжением своего рода. Если бы имел место каннибализм, проще всего было бы убить и съесть побеждённого соперника, но тот лишь изгоняется и далее влачит жизнь никому не нужного одиночки, молодые сильные львы не преследуют его с целью поедания. Известна трогательная забота волков о членах своей стаи, проявляемая массово, как поведенческий стандарт. Случаи каннибализма, наоборот, единичны и фиксируются только в очень голодные годы, в основном, среди полярных волков. Но в голодные годы и среди цивилизованных людей имеют место случаи каннибализма. Собаки демонстрируют естественное отторжение, когда их пытаются накормить собачьим мясом. Когда среди крыс появляется каннибал, специально созданный людьми, они его вычисляют, а далее можно было бы ожидать коллективного нападения на этого выродка. Но крысы просто тайно от него уходят с нажитого места, настолько силён у нормальных животных инстинкт ненанесения вреда члену своей стаи. Если предки человека являлись нормальными высшими млекопитающими, то никакого «зоологического индивидуализма», предопределяющего внутристадный каннибализм, у них быть не могло. Объяснением массовой внутристадной агрессии может быть не зоология вида, а, наоборот, некий незоологический фактор, вызвавший кризис природных инстинктов нормальных пресапиентных стадных животных. В человеческом обществе гораздо больше немотивированной жестокости, чем в природе. Правильнее будет сказать, что в природе немотивированной жестокости вообще нет, это эксклюзивный феномен «общественных отношений» именно в человеческом обществе, т.е. реальное положение дел обстоит с точностью «до наоборот».

Т.н. «зоологический индивидуализм» (он же «звериный»), — это не научный термин, а художественная метафора; концепция, которая зиждется на ней, научной быть не может. Ю. Бородай совершает терминологический манёвр: вводит вместо «зоологического индивидуализма» «зоологический эгоцентризм», что совершенно не меняет квазинаучный дискурс. Понятие «эгоцентризм» точно так же имеет исключительно «человеческое» измерение. Его ввёл в 1923 г. великий детский психолог Ж. Пиаже в книге «Этюды о логике ребёнка» (в русском переводе Л. Выготского «Речь и мышление ребёнка»). В зоологии это понятие отсутствует. Т.о. концепция Бородая тоже оказалась скорее художественным, чем научным произведением.

На самом деле, нам следует разобраться в следующем: как случилось, что наши предки в предрассветной тьме онтологического начала потеряли звериную добропорядочность и зоологический коллективизм стадных животных? Библейская легенда о начале, согласно которой всё началось с утраты некой «невинности», в большей степени соответствует истине, чем художественные тексты о преодолении «звериного индивидуализма» или «эгоцентризма», подаваемые, как позитивная наука. На самом деле ответ есть, но не на базе симиализма [9].

Исток концепции Ю. Бородая, — гиперсексуальность предков человека, — тоже сомнителен, учитывая, что Бородай в целом придерживается традиционной симиалистской антропологии. Дело в том, что «…все человекообразные обезьяны спариваются редко, нерегулярно, они скорее гипосексуальны, чем гипер. Все они неревнивы, и самки у всех совершенно бесправны» [3, С.179].

Литература

1. Анохин П.К. Опережающее отражение действительности в психологии // Вопросы философии, 1962, №7
2. Бородай Ю.М. Эротика. Смерть. Табу. Трагедия человеческого сознания.- М.: Гнозис, Русское феноменологическое общество, 1996
3. Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. — СПб.: Петроглиф, 2009
4. Кречмер Э. Медицинская психология.- СПб.: Союз, 1998
5. Павлов И.П. Условный рефлекс. Статья в Большой Медицинской Энциклопедии 1936г. // Павлов И.П. Полн. Собр. Соч., Т.3, Кн.2.- М.-Л.: Академия наук, 1951
6. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. — СПб.: Питер, 1999
7. Семенов Ю.И. Как возникло человечество. — М.: Наука, 1966
8. Семенов Ю.И. Как возникло человечество. — М.: Изд-во Государственной публичной исторической библиотеки, 2002
9. Тен В.В Из пены морской. Инверсионная теория антропогенеза. — СПб., 2005; Тен В.В. Диалектические начала антропоэволюции. — СПб., Кирьянов, 2011; Тен В.В. Археология человека. Происхождение тела, разума, языка.- СПб., 2011; Тен В.В. Антропоэволюция: психогенез и социум. — Саарбрюкен: Lap Lambert academic publiching, 2016; Тен В.В. Человек безумный. На грани сознания. – М.: ЭКСМО, 2019; M. Glazunov. Amphibian men. Inversion theory of Anthropogenesis.- London, 2019
10. Тен В.В. Психогенез и труд (на примере антропологической концепции Ю.Семёнова) // Вестник психофизиологии, №4, 2017
11. Storch A. Die Welt der beginnenden Schizophrenie und die archaische Welt. Ein existential- analytischer Versuch // Zeitschrift für die gesamte Neurologie und Psychiatrie, 127, 1930