«Вестник психофизиологии» №4 2017
УДК 572.1/.4
ПСИХОГЕНЕЗ И ТРУД
(НА ПРИМЕРЕ АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ Ю. СЕМЕНОВА)
Тен В. В.
Россия, Санкт-Петербург,
Научно-практический центр «Психосоматическая нормализация»
vvten@mail.ru
Антропогенетическая концепция Ю. И. Семёнова была в советское время самой цитируемой. Она преподавалась буквально на всех профильных факультетах и до сих пор является востребованной. Это представляется странным, потому что она базируется на классическом «факторе труда», от которого в 90-е годы отказались многие учёные. Но далеко ли они продвинулись, избрав другие направления? Видимо, нет, если в 2002 г. во втором издании своей книги «Как возникло человечество» Ю. Семёнов победно может заявлять, что его концепция была и остаётся «единственным понятийным построением, касающимся палеоантропологии и обладающим признаками теории». На самом деле в этой концепции слишком много немотивированных переходов и когнитивных диссонансов, чтобы она могла считаться теорией.
Ключевые слова: психогенез, палеоантропология, труд, обезьяна, жестокость, индивидуализм, социальность.
В 1925 г. в Москве был впервые в мире опубликован неоконченный труд Ф. Энгельса «Диалектика природы». Отрывок «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» казался убедительным теоретическим завершением теории эволюции «по Дарвину». После этого в СССР выражение «труд сделал из обезьяны человека», применяемое в самых разных контекстах (например: «…а ты, лодырь, скоро превратишься обратно в обезьяну»), стало поговоркой. В научных трудах данный тезис употреблялся в сентенциях, не допускающих возражений. Например: «Как известно, причиной, которая лежит в основе процесса очеловечения животноподобных предков человека, является возникновение труда…» [3, с. 222].
Труд, как основной каузальный фактор сапиентации, фигурирует во многих теоретических работах. При этом наиболее подробной является концепция известного историка, антрополога, этнолога, философа Ю. И. Семёнова, книга которого «Как возникло человечество», впервые изданная в 1966 г., стала событием и до сих пор является очень востребованной, в связи с чем была переиздана в 2002 г. по инициативе Исторической библиотеки, где все экземпляры первого издания были зачитаны до состояния списания. В связи с исчерпывающим характером данного исследования, его критический анализ является исчерпывающим ответом на все попытки обоснования труда в качестве основного каузального фактора сапиентации, так как аргументы являются общими, а Ю. Семёнов, на мой взгляд, привлёк все возможные доказательства из всех смежных наук, не ограничиваясь только лишь палеоантропологией.
«В отличие, например, от представителей точных наук, в частности, физиков, палеоантропологами пока не создано ни одной подлинной теории, — справедливо написал Ю. Семёнов в предисловии ко второму изданию книги — Все их концепции являются эмпирическими. И, возможно, что на чисто палеоантропологическом материале теории вообще создать нельзя. (Так же справедливо, ибо теорию психоглоттогенеза, сколько ни рассуждай о присутствии или отсутствии зон Вернике и Брока, по фрагментам костей создать нельзя, это зоология, а не антропология, — В. Т.). Единственное понятийное построение, касающееся палеоантропологии и в то же время обладающее всеми признаками теории, — продолжает Ю. Семёнов, — это концепция, изложенная в моей книге «Как возникло человечество» и созданная на основе данных не только палеоантропологии, но и ряда других наук» [7, с. 14].
стр 21
Со времён Леклерка вплоть до 2002 г. предположение, будто нашими предками являются обезьяны, так и не было обоснованно теоретически, если не считать теорию Ю. Семёнова. Чрезвычайно серьёзная заявка, автором которой является учёный, удивляющий мультидисциплинарной эрудицией, знающий всё, что написано по теме его главной работы, в чём можно не сомневаться. Целью данной статьи является рассмотрение вопроса, является ли эта концепция на самом деле научной эволюционной теорией. Спорить в критической части не приходится, так как Ю. Семёнов абсолютно прав.
Справедливо критикуемые Ю. Семёновым концепции палеоантропологов не являются научными теориями, потому что не дают внятной, без допусков некоего чуда, ретроспективы эволюции человека. Началом обычно является допуск («обезьяноподобные предки человека сошли с деревьев на землю, где перешли к бипедии; но вопрос о причинах, — это «проклятый вопрос антропогенеза», ответа на который никто не знает»), то есть пускового механизма нет. Далее обычно следует изнурительно наукообразное и бессмысленное перечисление ископаемых гоминин, в каждой концепции выстраиваемых по-своему, но ни в одной сколько-нибудь убедительно. Концовки не бывает, так как о психоглоттогенезе палеоантропологам сказать нечего, кроме таких же нудных и бессмысленных переборов: у кого зоны Брока и Вернике есть, а у кого их нет. Главная проблема здесь та же, что и с началом морфогенеза: отсутствуют «пусковой механизм» и каузальный фактор. Уверения, будто антропоиды обретали разум и язык «мало-помалу», «постепенно», «шаг за шагом», давно никого не убеждают. Проблема причинности особенно обострилась в связи с крахом рефлексологических иллюзий. В связи с тем, что без фактора чуда учёные в данном случае обойтись не способны, существенного отличия от креацианизма в концептуальной палеоантропологии нет, как в отечественной, так и в западной. Паче того: у креацианистов только один допуск в начале — Бог создал мыслящее существо по своему подобию, а дальше у них всё складывается умно и логично. На мой взгляд, даже умней и логичней, чем у палеоантропологов-симиалистов, чьи наукообразные тексты явно проигрывают интеллектуально текстам умных теологов и при этом постоянно «сбиваются» на креацианизм. Ю. Семёнов справедливо критикует тех коллег-учёных, которые, «основываясь на тенденциозном и произвольном истолковании отдельных фактических данных», стремятся «доказать божественное происхождение человека и общества» [6, с. 6]. Следует добавить, что те палеоантропологи, которые не «стремятся» выставить сверхъестественное в качестве каузального фактора эволюции человека, а, наоборот, стыдливо обходят его стороной, всё равно никак не могут обойтись в своих схемах эволюции человека без фактора чуда.
Если концепция Ю. Семёнова является, как заявлено, «единственным понятийным построением», обладающим «всеми признаками теории», мы вправе ожидать преодоления этих недостатков и убедительной ретроспективы антропогенеза без допусков немотивированных эволюционно событий, т.е. чудес. Увы, в самом начале мы видим то же самое априори о неких миоценовых «крупных человекообразных обезьянах», у которых, якобы, «начался переход на землю». В связи с этим у них освободились передние конечности, которые антропоиды стали использовать «в отдельных случаях» для труда. Далее появляется «волшебное слово палеоантропологии»: «Постепенно рефлекторно-трудовые акты из случайности стали правилом…» [6, с. 118, 119; подчёркнуто мной, — В. Т.]. Критикуя палеоантропологические концепции, Ю. Семёнов ничего нового не предлагает в качестве пускового механизма перехода к бипедии. О причине начала трудовой деятельности мы узнаём следующее: переход к труду — это закономерный этап развития биоты. «На последней стадии развития высшей нервной деятельности животных необходимо возникает возможность животного труда, выражающаяся в появлении отдельных рефлекторно-трудовых актов. Эта возможность превращается в действительность, когда… начался переход наиболее высокоорганизованных из них на землю» [6, с. 118].
Изначально все антропоиды, как известно, лишены трудовых инстинктов и сползание с деревьев на землю не может являться первотолчком: гориллы обитают на земле и не
стр 22
трудятся, а почти всё время бодрствования тратят на то, чтобы жевать малокалорийную пищу или лежать, экономя энергию. Не тянутся к труду более активные недревесные обезьяны саванн. Обезьян, испытывающих потребность в труде, на Земле вообще не существует, несмотря на высокую стадию развития высшей нервной деятельности (ВНД). Трудовые животные, как правило, не отличаются сообразительностью, в сравнении с (например) хищниками. Зоологическая фактология противоречит утверждению о связи рефлекторного труда с «последней стадией развития высшей нервной деятельности животных». Природа, как правило, обрекает на рефлекторный труд далеко не самых развитых животных, которые, встав на эти рельсы, уже никогда не поумнеют, скорее наоборот. Далее, необходимо обратить внимание на следующий факт, до сих пор не входивший в поле зрение палеоантропологов: на самом деле «трудовых животных» на планете гораздо больше, чем принято думать. К ним относятся почти все животные — от плетущих сети пауков и катающих шарики жуков до слонов, пробивающих дороги в джунглях. Трудятся птицы, строящие гнёзда и инкубирующие яйца; все норные животные; все животные, использующие какие-либо приспособления для добывания пищи, например, вьюрки или каланы; все животные, делающие запасы на зиму и т.д. и т.п. Неустанно трудится землекопом крот, роя тоннели под землёй, чтобы потом собирать червей, попадающих в них. Трудятся белка и хомяк, причём, это труд с отодвинутым потреблением его результатов. Кролик, живущий в городской квартире, время от времени стучит по полу, откуда возник образ «зайчика-барабанщика». На самом деле, кролик «пробует грунт», в нём активизируется трудовой рефлекс: рыть землю. Труд — это не редкий в природе фактор эволюции, это массовое явление, не влекущее разумность в качестве следствия. Почему же для человека природа сделала исключением? Разве это не Чудо, с большой буквы? Невстречаемость в других видах, — это достаточный для биологов аргумент, чтобы исключить тот или иной фактор эволюции того или иного вида.
Если считать трудом сложные способы охоты высокоразвитых животных, то вообще трудно найти нетрудовой вид в природе. Исключительно нетрудовыми животными являются обезьяны-антропоиды: гориллы, шимпанзе, оранги, к привычкам которых постоянно апеллируют палеоантропологи, доказывающие, будто «труд сделал из обезьяны человека». Животных, у которых имеются рефлекторно-трудовые навыки от природы, люди приучили к труду и используют, например, слонов. Люди сумели выработать условные трудовые рефлексы даже у тех животных, которые не имели таковых безусловных рефлексов: у ослов, быков, лошадей, собак. Но с обезьянами ничего не получилось! Из этих брахиаторов могли бы получиться идеальные полотёры, сборщики плодов и т.д. Однако, свои конечности, так похожие на человеческие, обезьяны используют как угодно, только не для труда. В странах победившего марксизма проводились опыты по экспериментальному доказательству теории Энгельса. Можно представить, насколько настойчивыми были эти опыты: если бы удалось принудить шимпанзе выполнить хоть одну трудовую операцию, это было бы великой научной заслугой с огромным идеологическим значением и карьерными оргвыводами. В 30-е годы получили известность опыты Н. Ладыгиной-Котс по выработке условных трудовых рефлексов у шимпанзе. Например, молодой шимпанзе Иони приучался добивать молотком торчащий гвоздь за вознаграждение. «…В результате своей большой практики, — честно пишет Ладыгина-Котс, — Иони всё же никогда не забил ни одного гвоздя» [2, с. 226]. Разве не идентичными являются такие трудовые операции, как доставка хозяину подстреленных куликов и доставка плодов с деревьев? Почему у собак оказалось возможно выработать трудовой рефлекс по доставке, а у шимпанзе — нет? Это интересная тема для зоопсихологии: существование видов, испытывающих патологическое отвращение к рефлекторному труду, при том, что вся природа увлечённо трудится. И ещё более интересная тема для психологии, занимающейся когнитивными диссонансами: почему уникально «нетрудовое» животное — обезьяна — была назначена «трудящимся предком человека»?
Итак, немотивированный переход с деревьев на землю — первый допуск. Переход к бипедии при том, что даже при передвижении по земле у всех антропоидов необходимости в
стр 23
бипедии не наблюдается, они прекрасные брахиаторы, умеющие ловко и быстро передвигаться по земле с опорой на сильные, длинные передние конечности, — второй допуск. Начало рефлекторной трудовой деятельности при том, что ни один вид обезьян, включая ископаемых, не является рефлекторно-трудовым таксоном, — третий допуск в концепции Ю. Семёнова. Дальнейшее развитие этой заявки на создание некреацианистической, научной теории, её подведение от чисто биологических проблем к проблеме становления человеческого общества и развития высших психических функций тоже далеко от материализма, несмотря на толкование фактов в русле материалистической парадигмы.
Фактологическая канва концепции психогенеза Ю. Семёнова начинается с изложения страшных фактов: «…В первобытном человеческом стаде, особенно на ранних этапах его развития, имели место кровавые конфликты, приводящие нередко к смерти. Среди формирующихся людей бытовал и каннибализм. Об этом в достаточной мере красноречиво говорят данные палеоантропологии. Из четырёх черепов питекантропов один, принадлежащий взрослому мужчине, имеет пролом, сделанный каменным орудием (Борисковский, 1956, с. 35-36). Почти все черепа синантропов носят несомненные признаки насильственной смерти. На них обнаружены повреждения, нанесенные дубинами и острыми каменными орудиями. Основы черепов разрушены при извлечении мозга. Для извлечения костного мозга расколоты вдоль кости скелетов (Weidenreich, 1943b; 1948, p. 197 -198; Якимов, 1950в). То же наблюдаем мы и среди ранних палеоантропов. Следы нескольких ран, нанесенных дубинами и острыми каменными орудиями, обнаружены на черепе из Эрингсдорф. Он был вскрыт для извлечения мозга (Keith, 1931, р. 319; Weidenreich, 1948, р. 203; Blanc, 1961, р. 129). Несомненными людоедами были неандертальцы из Крапины. Человеческие кости, найденные под навесом скалы, были расколоты, иногда обожжены, как и кости животных (Keith, 1929, р. 196-197; Weidenreich, 1948, р. 203). Поврежден сильным ударом, причинившим смерть, и вскрыт череп из Штейнгейма (Blanc, 1961, р. 129; Vallois, 1961, р. 331). Следы смертоносного ранения, причиненного ударом тяжелого тупого орудия, обнаружены на одном из фонтешевадских черепов (Vallois, 1949, р. 340; 1961. р. 331). Вскрыт для извлечения мозга один из черепов из Саккопасторе (Leakey, 1953, р. 201). Убит ударом по голове Нгандонг V. Повреждены тяжелыми ударами орудий и вскрыты для извлечения мозга и все остальные черепа явантропов (Koenigswald, 1937, р. 30-31; Weidenreich. I948, p. 198)». При этом каннибализм, как пишет Семёнов, «носил по преимуществу внутристадный характер» [6, с. 252-253; подчёркнуто мной, — В. Т.].
Ю. Семенов приводит множество случаев разбивания черепов, которые трактует как факты каннибализма среди членов первобытного стада, хотя, если подходить пунктуально, каннибализм требует специального подтверждения. Не каждый случай раскалывания головы мог быть связан с желанием съесть родича, это могли быть случаи спонтанной агрессии, которые почему-то носили массовый характер в определённый период филогенеза. Ещё в 1940 г. Ф. Вейденрейх сделал вывод, что «одной из главных причин смерти ранних людей было их убийство своими же собственными товарищами» [6, с. 252]. Ю. Семёнов перечисляет ископаемые факты, накопившиеся по 1961 г., в подтверждение правоты Вейденрейха, и это почти две страницы, — в обширной цитате мной приведена едва ли треть фактов, перечисляемых Ю. Семёновым, книга которого обладает несомненным достоинством: в ней много тематически распределённой фактологии; как справочник, она очень полезна. К настоящему времени эта и без того богатая фактология внутристадной агрессии среди ранних сапиенсов умножена в несколько раз. «Резкое уменьшение случаев насильственной смерти, происшедшее с переходом от ранних палеоантропов к поздним и позднейшим, — развивает концепцию Ю. Семёнов на базе этой фактологии, — можно объяснить, лишь допустив, что с этим переходом был связан какой-то перелом в процессе формирования общественных отношений в процессе обуздания зоологического индивидуализма, в процессе повышения уровня сплочённости первобытного человеческого
стр 24
стада» [6, с. 253]. В качестве синонима выражения «зоологический индивидуализм» Ю. Семёнов употребляет выражение «животный индивидуализм».
Вопросы возникают сразу. Что означает «зоологический индивидуализм», он же «животный», если в природе индивидов нет, есть особи? Понятия «индивид», «индивидуалист», «индивидуальность», «индивидуализм» коррелируются с понятием «человеческий социум» настолько, что невозможно в научном контексте употребить понятие «индивидуалист» по отношению к ежу или крокодилу, но ведь выражение «зоологический индивидуализм» подразумевает логичность подобного абсурдного словоупотребления. «Индивидуализм» — это понятие социальной психологии, в зоологию непереносимое без утраты смысла. «Социальных отношений и общества в животном мире нет», — пишет Ю. Семёнов [7, с. 5]. Но как возможен «зоологический индивидуализм» без «зоологического социума»? Абсурдность термина выглядит особенно выпукло при небольшом уточнении. Предки человека, — млекопитающие или (синоним) звери. То есть, речь идёт о «зверином индивидуализме».
Это некорректное понятие является отправным для Ю. Семёнова и повторяется многократно в мотивационном смысле (на одной из страниц оно фигурирует 8 раз! — [6, с. 274]. Именно «обуздание зоологического индивидуализма» является точкой отсчёта. Далее возникает вопрос уже по поводу «обуздания». Это слово в русском языке имеет чётко выраженный негативный смысл: обузданию подлежит зло. Под «обузданием зоологического (т. е. звериного) индивидуализма» подразумевается преодоление некоего злого природного начала, с которым Ю. Семёнов связывает внутристадную агрессию питекантропов и неандертальцев. Но в природе зла нет, зоология привлекается необоснованно. Это тот случай, когда наука сходится с теологией: зло пришло в мир с человеком. В 1963 г., т. е. за три года до первого издания книги Ю. Семёнова, вышла книга К. Лоренца «Das sogenannte Böse» («Так называемое зло»), в которой высшим животным приписывается мораль в отношениях с себе подобными [4]. Можно как угодно относиться к таким терминологическим вольностям, но факты поведения зверей в природе говорят об их заботливом отношении друг к другу в рамках стаи или стада. Поедание себе подобных среди высших млекопитающих известно только как средство внутривидового отбора в тех редчайших случаях, когда вид не имеет естественных врагов, находясь на вершине пищевой пирамиды. Например, молодой лев, захвативший прайд, проглатывает львят-младенцев, не трогая подростков. Но это не каннибализм, потому что мотив насыщения отсутствует (подросшие львята более пригодны для этих целей), это уничтожение ради порождения: матери молочных львят, прекратив лактацию, придут в «охоту», и победитель сможет заняться продолжением своего рода. Если бы имел место быть каннибализм, проще всего было бы убить и съесть побеждённого соперника, но тот лишь изгоняется и далее влачит жизнь никому не нужного одиночки; молодые львы не преследуют его с целью поедания. Известна трогательная забота волков о членах своей стаи, проявляемая массово, как поведенческий стандарт. Случаи каннибализма, наоборот, единичны и фиксируются только в очень голодные годы, в основном, среди полярных волков. Но в голодные годы и среди цивилизованных людей имеют место быть случаи каннибализма. Собаки демонстрируют естественное отторжение, когда их пытаются накормить собачьим мясом. Когда среди крыс появляется каннибал, специально созданный людьми, они его вычисляют, а далее можно было бы ожидать коллективного нападения на этого выродка. Но крысы просто тайно от него уходят с нажитого места, настолько силён у нормальных животных инстинкт ненанесения вреда члену своей стаи. Если предки человека являлись нормальными высшими млекопитающими, то никакого «зоологического индивидуализма», предопределяющего внутристадный каннибализм, у них быть не могло. Объяснением массовой внутристадной агрессии может быть не зоология вида, а, наоборот, некий незоологический фактор, вызвавший кризис природных инстинктов нормальных пресапиентных стадных животных.
Применяя для характеристики отношений внутри зоологического стада термин «индивидуализм», Ю. Семёнов фактически совершает подмену понятий, ибо на самом деле
стр 25
пишет не об индивидуализме, а о жестокости, о немотивированном зле. Возникает вопрос: зачем? Это концептуальный вопрос. Речь идёт о подведении фактологии под готовую концепцию. Суть теории Ю. Семёнова составляет противопоставление «зоологического индивидуализма» и «человеческой социальности», именно переход от первого ко второму является сущностью процесса сапиентации. Мы знаем, что индивидуализм далеко не всегда сопровождается деятельной жестокостью и активным злом, скорее наоборот, это понятие коррелируется с понятием «равнодушие». Зачем же Ю. Семёнову понадобилось отождествлять «индивидуализм» и «жестокость»? Ответ: если противопоставлять «общественные отношения» не «зоологическому индивидуализму», а «зоологической жестокости», то концептуальная логика теории ничтожится: «социальность» и «жестокость» не являются парными противоположностями; это понятия разные как по объёму, так и по сферам употребления. Но даже если закрыть глаза на явный алогизм, фактология всё равно опровергает такой подход: в человеческом обществе гораздо больше немотивированной жестокости, чем в природе. Правильнее будет сказать, что в природе немотивированной жестокости вообще нет, это эксклюзивный феномен «общественных отношений» именно в человеческом обществе, т. е. реальное положение дел обстоит с точностью «до наоборот». Этот второй когнитивный диссонанс является краеугольным камнем теории психогенеза у Ю. Семёнова.
Приводимая Ю. Семёновым фактология, свидетельствующая о запредельной жестокости в рамках зарождающегося человеческого общества, относится к определённому периоду филогенеза, когда у наших предков появляются мышление и речь. У самых ранних гоминин, относящихся к австралопитековым кластерам, признаки мышления и речи, фиксируемые по эндокранам, отсутствуют. При этом нет сведений относительно внутристадной или даже внутривидовой агрессии среди этих существ. Массовая агрессия выявляется впервые как массовый психоз в период существования эректусов и эргастеров, которых вплоть до 80-х годов 20 в. именовали синантропами и питекантропами. Именно у них, у этих первых представителей рода Homo, появляются мышление и речь, и массовые убийства себе подобных в родственных группах, которые зачастую становились самоубийственными для целых групп (для подавляющего большинства групп, обретающих человеческие мозги животных; выжили буквально единицы). Эта страшная практика продолжалась среди ранних неандертальцев, пошла на убывание у поздних и почти прекратилась у Homo sapiens. Если речь идёт лишь о «зоологическом индивидуализме», то как объяснить отсутствие массовой внутристадной агрессии среди австралопитековых и среди высших социальных животных?
Факты говорят о том, что было два перелома по типу инверсии. Первый — это слом нормальной психики нормальных стадных животных, второй, — тот, о котором пишет Ю. Семёнов, когда стадо стало обществом и место инстинктов заняли социальные качества, которые восстановили эмоциональные привязанности живущих вместе членов рода Homo. Это и есть инверсия (Поршнев), т. е. «возвратный ход», т. е. «выворачивание вывернутого» (Фейербах), т. е. отрицание отрицаемого в ходе эволюции, согласно диалектике. При этом второй перелом не объяснить без учёта первого: версия отказа от «зоологического индивидуализма» не выдерживает ни теоретической, ни фактологической критики, потому что теоретически это абсурд, а практически это то, чего в природе среди стадных животных не существует. Если же ставить знак равенства между понятиями «зоологический индивидуализм» и «зоологическая немотивированная жестокость», то эта игра словами теряет смысл даже по отношению к самым низшим родам животного царства. По сути дела это художественная метафора, равнозначная выражению «звериная жестокость», но это метафора, применимая только к людям, в отношении животных — это бессмысленная тавтология. Например, мы не можем сказать о сильном волке, загрызающем слабого оленя, будто он проявляет «звериную жестокость»: на то и волк в лесу, чтобы олени были сильны и здоровы. «Звериная жестокость», — это не природный феномен, это «человеческое, слишком человеческое».
стр 26
«Очевидно, что люди действительно… имеют «жестокий мозг», — написал Дэн Джонс в обзорной тематической статье «Инстинкт убийцы» в журнале «Сайенс» в 2008 г. При этом он привёл слова Мартина Дали из книги «Геноцид»: «Я не думаю, что кто-то нашёл верный путь к объяснению жестокости, как адаптации» [9, с. 512-515]. Род человеческий не наследовал «зоологическую жестокость» от животных предков с тем, чтобы преодолеть её в ходе социализации. Этот фактор является следствием некоего антиадаптивного и при этом эволюционного события, благодаря которому появился мозг человека. Возможно, это было то, на что указывал Б. Поршнев? Когда Ю. Семёнов в 2002 г. называет свою концепцию «единственной теорией» он, видимо, забывает, что в 1968 г. вышла в свет книга Б. Поршнева «О начале человеческой истории», где была изложена вполне материалистическая, вполне научная и при этом альтернативная теория сапиентации. Б. Поршнев считал, что филогенез человеческой психики не объяснить, не обращаясь к такому явлению, как шизофрения. Она «сломала» инстинкты и рефлексы нормальных животных, поставив нарождающееся человечество на грань катастрофы, ибо повлекла за собой поступки, немотивированные природными потребностями. Процесс сапиентации, согласно Б. Поршневу, заключался в преодолении шизофрении и её последствий [5, 8].
В той части концепции Ю. Семёнова, в которой объясняется происхождение сознания, роль каузального фактора играет некая «производственная необходимость», поэтому мы вынуждены остановиться на внутренней логике развития этого понятия в его теории особо. Как выше показано, начинает он с рефлекторного труда, но чисто декларативно. Далее происходит системный сбой, наблюдаемый у всех известных мне сторонников фактора труда как причины сапиентации. Например, А. Н. Леонтьев в «Очерке развития психики» пишет: «Как известно, причиной, которая лежит в основе процесса очеловечения животноподобных предков человека, является возникновение труда и образование на его основе человеческого общества… Труд создал и сознание человека» [3, с. 222]. Но это так и остаётся декларацией. Когда автор переходит к реконструкции процесса сапиентации, он «сбивается» на охоту. В качестве примера начала совместной деятельности «животноподобных предков человека» он приводит не коллективный труд, а коллективную загонную охоту [3, с. 227-228]. То же самое наблюдается у Ю. Семёнова, который, перейдя от деклараций вводной части теории к конкретной реконструкции в главе «Основные этапы развития первобытного человеческого стада», пишет не о труде, а об охоте, начиная реконструкцию именно с неё, а не с труда [6, с. 286]. Чем объяснить эту непоследовательность сторонников «трудовой теории»? Ничем, кроме как очередным когнитивным диссонансом. Истина в том, что на базе фактора труда никакая реконструкция сапиентации невозможна в принципе, она ещё ни у одного учёного не получилась и никогда не получится. Дело в том, что развитие коллективной трудовой рефлекторной деятельности с целью роста эффективности возможно только в векторе специализации, а это «пчелиный тупик». Как пишет В. П. Алексеев, «…Физиологическая обусловленность разделения труда, усложняя формы рабочей активности животных и представляя собой биологический путь обеспечения этой усложнённости, в то же время крайне неперспективно в эволюционном отношении, косно, специализированно. Оно есть не широкая магистраль эволюционного развития, а отходящие от неё тупики эволюции» [1, с. 132, 133].
Далее у Ю. Семёнова выходит на первый план фактор «производства», являющийся производным от «труда», а не охоты. Производство — это преобразующий труд, считает он. «В отличие от чисто животного, присваивающего, приспособительного труда эту форму рефлекторного предчеловеческого труда можно было бы назвать преобразующим, производящим предчеловеческим трудом». Эти предчеловеки «…не только присваивали готовые жизненные средства, но и производили несуществующие в природе предметы, не только приспособлялись к среде, но и преобразовывали её». С производственным фактором связан причинно-следственной связью психогенез: «Переход от стадии приспособительного рефлекторного труда к стадии преобразующего не мог не сказаться на тех существах….» [6, с. 144, 145].
стр 27
Пчёлы производят мёд, пергу, прополис, строят соты… Всё это предметы, которых нет в природе, в которой нет пчёл. Бобры преобразуют ландшафт строительством плотин, откуда возникло выражение «боброгенный ландшафт». Существует понятие «термитогенный ландшафт», потому что термиты застраивают территории своими «небоскрёбами», которые являются сложнейшими артефактами, произведениями, не имеющими ничего общего с природной кочкой. Существует понятие «слоновые дороги»: джунгли, в которых обитают слоны, отличаются от тех, где слонов нет. У меня на участке долго был «кротогенный ландшафт»: кроты настолько преобразовали ландшафт для себя, что сделали почти невозможным использование участка для выращивания культур. Сомневаюсь, что производство предметов, которых нет в природе, и преобразование ландшафта могло дать каким-либо животным шанс стать «предчеловеками».
Фактология в очередной раз вступает в противоречие с утверждениями Ю. Семёнова. На самом деле это животные изменяют ландшафты под свои потребности, а первобытные люди никогда этого не делают. Выглянув в окно, мы видим: человек на самом деле преобразует ландшафт, — напротив стоит большой дом, а раньше был пустырь. Поэтому до сих пор никто даже не пытался оспорить тезис «преобразующей деятельности первобытного человека», настолько очевидной кажется эта «культур-антропологическая доктрина», ставшая источником сотен книг и диссертаций (Ю. Семёнов, к сожалению, не ссылается на тех представителей философской антропологии, которые внедрили это абстрактное суждение в позитивную науку о древности). Но преобразование среды началось только после «неолитической революции», связанной с переходом к земледелию и скотоводству, т. е. с началом цивилизации. Этому событию примерно 9 тыс. лет, тогда как Человек разумный обитает на планете, как минимум, 40 тысяч лет. Имея, в отличие от других животных, универсальную природу, и будучи всеядным, первобытный человек может адаптироваться к любому ландшафту, поэтому у него нет необходимости менять что-либо «под себя». Этнология, которую любит привлекать в обоснование своих тезисов Ю. Семёнов, свидетельствует именно об этом. Для этнологов прошлого представляло большую проблему найти в лесу какое-либо дикое племя. Приехав в тайгу или джунгли, где совершенно точно обитало племя первобытных людей, этнологи часто вообще не могли обнаружить следов присутствия человека и уезжали ни с чем, обойдя всю округу. Между тем, их неотступно сопровождали те, кого этнологи разыскивали. Первобытные люди никогда не берут у природы больше, чем она может дать, заботятся о воспроизводстве её возможностей и адаптируются в ландшафте настолько, что фактически сливаются с ним. Случалось, что, высадившись на небольшом атолле, моряки, обследовав остров, считали его необитаемым, в то время как на нём жило немалое количество людей. Викинги, прибыв в Гренландию, сочли её необитаемой, потому что эскимосы ничего не изменили в хрупкой северной природе. Первобытный человек в природе старается не оставлять даже естественных следов своего обитания, в отличие от других крупных животных, присутствие которых заметно невооружённым глазом по оставляемым следам. Прожив тысячу лет в одной местности, первобытное племя может перейти в другое место, оставив ландшафт в точно таком же виде, каким он был до прихода сюда людей, в отличие от животных, например, термитов. Бобры, поселившись в обычном лесу, через который протекает ручей, превратят его в непроходимое болото, настроив плотин, — вот вам оба признака т. н. «производства» согласно Семёнову: сооружение предметов и изменение ландшафта. Первобытные люди, поселившись в лесу, будут жить в лесу; поселившись на болоте, будут жить на болоте, оставляя неизменным природный ландшафт. Антропогенные ландшафты, сотворённые первобытными людьми, науке неизвестны. Это Homo civilis всё подгоняет под себя, попирая природу, у первобытных людей другая психология. Предметом монографии Ю. Семёнова является именно она, но судит он о ней так, будто рассуждает о Homo civilis. Этот четвёртый по счёту когнитивный диссонанс является следствием субъективного мировосприятия современного человека.
Там, где есть производство, возникает необходимость его организации, отсюда, если изложить мнение Ю. Семёнова предельно кратко, проистекает причинность перехода от
стр 28
стада к обществу — с его моралью. Основу первобытной морали составляют ограничения, табу. «Самые первые моральные нормы были насильственно навязаны формирующимся людям слепой, непознанной ими и поэтому противостоящей им как стихийная внешняя сила производственной необходимостью в подавление животного индивидуализма» [6, с. 278; 7, с. 363]. Намеренно даю ссылки на оба издания книги Ю. Семёнова: была надежда, что в повторном издании он откажется от саморазоблачительного откровения. Ибо это ничем не прикрытый креацианизм, что выявляется, стоит только лишь заменить выражение «производственная необходимость» выражением «Высшая сила». Производственная необходимость выступает здесь именно в этой роли, называемая «стихийной внешней силой». Это пятый по счёту когнитивный диссонанс: между дискурсивной научностью и фактической апелляцией к «стихийной внешней силе» как побудительной причине сапиентации. Далее возникает законный вопрос: важно ли, под каким названием фигурирует фактор Бога, привлекаемого в качестве внешней причины событий? Имя Бога важно для проповеди, для научной эволюционной теории это неважно, что и доказал в который раз, но далеко не первым, Ю. И. Семёнов.
Очередной когнитивный диссонанс возник уже у меня. Если эту концепцию можно называть «единственным понятийным построением, обладающим признаками научной теории» в палеоантропологии, то чего стоит вся наука?
Литература:
1. Алексеев В. П. Становление человечества. М.: Изд-во политической литературы, 1984.
2. Ладыгина-Котс Н. Н. Дитя шимпанзе и дитя человека. М., 1935.
3. Леонтьев А. Н. Очерк развития психики / Леонтьев А. Н. Избранные психологические произведения в 2 тт. Т.1. М.: Педагогика, 1983.
4. Лоренц К. Так называемое зло. М.: Культурная революция, 2008.
5. Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории . М.:Мысль, 1974
6. Семенов Ю. И. Как возникло человечество. М.: Наука, 1966.
7. Семенов Ю. И. Как возникло человечество. М.: Изд-во Государственной публичной исторической библиотеки, 2002.
8. Тен В. В. Психогенетическая концепция Поршнева: истоки, достоинства, недостатки / Вестник психофизиологии, 2017. №2. 11-22.
9. Jones D. Killer instincts / Natur Publishing Group, 2008.
PSYCHOGENESIS AND LABOUR (ON THE EXAMPLE
OF THE ANTHROPOLOGICAL CONCEPT OF Y. SEMENOV)
The anthropogenetic concept of Y. Semenov was the most mentioned in Soviet times. The concept was taught in many specialize faculties and it is still in demand. This seems inexplicable, because it is based on the classical thesis «labor is the cause of human evolution», which many scientists have refused since the 1990s. How did they get far, choosing other directions? One can say not far, if in 2002 in the second edition of his book «How humankind came into existence», Semenov victoriously claims that his concept was and continue to be «a single conceptual construction, relating to paleoanthropology that possesses the features of a theory». However, in fact, there are too many unmotivated alterations and cognitive dissonances in this concept so that it can be considered as a theory.
Key words: psychogenesis, paleoanthropology, labour, monkey, violence, individualism, sociality.
Статья поступила в редакцию 14.11.2017.
Статья принята к публикации 24.11.2017
стр 29
