Блеск и нищета Л.Гумилева

(фрагмент из книги Тена В.В. «Народы и расы. Происхождение». СПб, 2013)

Он феноменален. Кто помнит громкие в прошлом фамилии советских этнологов, например: Владимирцов, Токарев, Бромлей, Косвен? Только очень «узкие» специалисты. Л.Гумилева знают все. Это блестящее имя. Именно так: судя по отражении его в массовом сознании. Между тем, он вообще не этнолог. Автор увлекательных исторических романов, где героями выступают не лица, а этносы. Причем, романов фантастических.

Читая труды Льва Николаевича Гумилева, нельзя не обратить внимание на следующую особенность: при реконструкции этнических процессов он в большинстве случаев игнорирует материальную культуру. Будучи выдающимся знатоком нарративных источников, талантливым верификатором этнонимов, Л.Гумилев не утруждает себя сопоставлением своих выводов с археологической базой. За исключением исследований по Хазарии, куда археология вошла под влиянием М.Артамонова, в хазарской экспедиции которого Л. Гумилеву посчастливилось принять участие. При этом этнологические выводы Л.Гумилева во многом разошлись с археологическими реконструкциями М.Артамонова.

Теорию можно развить из любого тезиса. Например, Ж.Батай развил теорию религий из тезиса, гласящего: «одно животное пожирает другое животное» (Батай, 2000). Н.Тинберген создал теорию социогенеза из тезиса: «сообщество возникает из одной особи путем развития ее органов» (Тинберген, 1993, С.57). Эти биологизаторские концепции легко подвергаются научной критике, в этом их недостаток, но и достоинство: они не эклектичны, они выстроены по всем правилам логики. Ошибки в исходных тезисах, поэтому гипотеза стала возможна, но той всеобъясняющей мощи, какой должна обладать научная теория, нет. Теория должна исходить из верных оснований и выстраиваться логически, методология должна быть единой, без перескоков с одного метода на другой, когда что-то не вяжется.

Этногенетическая теория Л.Гумилева является эклектичной смесью биологизаторства и грубого социологизма, он перескакивает с одного на другое, когда что-то не вяжется.

Л.Гумилев – диалектик, потому что не дает определение этноса, считая, что «этноса как состояния» вообще нет (Гумилев, 1990, С.92). Это «гераклитовская», декларативная диалектика. Если на то пошло, то субстантивов нет нигде, одни транзитивы. Нет элементарной частицы, как состояния (квантовая физика), нет фонемы, как состояния (Н.Трубецкой), нет языка, как состояния (Ф.де Соссюр), нет психики, как состояния (У.Джемс), нет общества, как состояния (марксистская диалектика). Разумеется, фиксация любого состояния есть пошив платья из текучей материи. Это далеко не ново, в толкованиях избито, делать подобные «открытия» я бы не стал в середине 20в. В то же время, говорить, будто «этноса как состояния» нет совершенно, означает крайний релятивизм, отрицание факта, что в конкретно-исторической ситуации есть русские, есть немцы, есть евреи, есть японцы и т.д. Л.Гумилев активно оперирует и понятием «этнос», как сущим, и конкретно-историческими названиями этносов. Кроит этносы весьма острыми и решительными ножницами, невзирая, что их нет, как известный портной.

Утверждая, что «этногенез – это процесс не социальный» (там же, С.59), Л.Гумилев перечисляет социальные факторы этногенеза, доказывая на примерах, что они не работают. Это типичный пример верификаторства, на доказательную нищету которого указал К.Поппер. Мы можем многажда приводить примеры, когда что-то работает или не работает, но это все не суть доказательства. Для опровержения достаточно привести один альтернативный пример – и все построения оказываются опровергнуты. Верификаторство есть аргументация по типу дурной бесконечности. Примеры сами по себе не являются доказательством, они суть подтвержения основного тезиса, который должен быть доказан логически, а уже после этого подтвержден примерами.

Заявив тезис, что «этногенез – процесс не социальный», Л.Гумилев никак его не доказывает, тотчас переходит к примерам. При этом приводимые примеры являются образцом эклектики. Опровергая значимость одних социальных факторов (например, фактора общего экономического уклада), он приводит другие социальные факторы. Например, индусов связала система каст, а китайцев – иероглифическая письменность и гуманитарная образованность (там же, С.63). Каким образом это отрицает социально-экономический фактор, непонятно. Кастовость и общая письменность – явления социальные, более того, суперсоциальные, относящиеся к надстройке. Складываются они на основе экономического базиса. Кастовость определяется разделением социальных ролей, а письменность возникает у разных народов при достижении определенного этапа социально-экономического развития. Например, у шумеров письменность возникла для регистрации хозяйственных договоров.

Можно привести много примеров, когда именно общность социально-экономического уклада привела к образованию этноса. Греки считали свой полисный уклад главным объединяющим фактором своего мира. Не менее развитых персов они считали варварами, потому что у них был деспотический способ правления. Сами греки: ионийцы, дорийцы, фессалийцы, мессенцы, македоняне, эолийцы, милетяне, понтийцы, — являлись выходцами из разных мест и даже народов и жили в разных географических условиях. Их объединил именно общий социально-экономический уклад.

Считая, что этнологию следует причислить к географическим наукам, Л.Гумилев сам понимает, что это перебор. «Хунны, заняв долину Хуанхэ, пасли там скот, китайцы заводили пашни…». Вот, казалось бы, убедительный пример работы социально-экономического фактора. Но Л.Гумилев использует его только для обоснования тезиса, будто нет «этноса как состояния» (там же, С.92). Да нет же, данный пример другое подтверждает: значение общности социально-экономического уклада. Иные хунны начинали заводить пашни – и делались китайцами. Иные китайцы садились на коней, вливались в кочевое войско – и становились хуннами. Китайцы считали китайцами иноземцев, которые жили, как китайцы; китайцев, которые жили по-другому, считали иноземцами. Как ни странно, это пример из книги все того же Гумилева (там же, С.63)..

Еще пример – от себя. Русские казаки в 16-18вв. начали было самоопределяться, как особый народ, потому что у них был совершенно другой, чем у всех русских людей, уклад жизни. Они не пахали, не сеяли, основу их «экономики» составляли лихие набеги. Соответственно, они начали презирать «холопов», «пахарей», говоривших на одном с ними языке, молившихся одному Богу. Но когда казаки начали пахать землю, они быстро возвратились на круги своя. Общность хозяйственного уклада восстановила этническую общность с лихвой, казаки стали самыми русскими из русских. Русскими через соху стали даже нерусские типа Мелеховых, «хороших казаков из черкес».

В 19-нач. 20вв. русские переселялись в Аргентину и Парагвай. Большинство стали и там пахать землю и остались русскими. Нашлись такие, которые предпочли образ жизни скотоводов-гаучо. Они очень быстро перестали быть русскими. Вначале переняли хозяйственную лексику, пастушескую одежду, образ жизни, а потом и вовсе перешли на испанский, утратили православие. Восприятие другого хозяйственного уклада меняет даже образ мышления, пантеон Богов, не говоря уже об образе жизни или языке. Хозяйственная лексика составляет огромную, едва ли не большую часть любого первобытного языка. В русской деревне 19в. люди говорили либо о личном, либо о хозяйстве. Отвлеченных тем не обсуждали, политику тоже. Хозяйственная лексика преобладала, потому что много говорить о личном не позволял стыд. Об этом пели. Так было всегда, поэтому смена экономического уклада всегда существенно меняла образ жизни и язык, а, значит, этнос.

Не утверждаю, что социально-экономический фактор является главным в этногенезе, признаю географический фактор, языковой, культурный, религиозный и др., выступая против гумилевского гипертрофирования этногенетической роли ландшафта, как против любого другого перекоса. Этногенез – процесс комплексный, одностороннее выпячивание одного фактора порождает теоретические флюсы. Примерами таких теоретических флюсов являются «химерические этносы» Гумилева, на которые он «грузит» все то, что не может объяснить.

Кстати сказать, в книгах Л.Гумилева прослеживается явный дефицит не только археологических реалий, но и философско-методологической подготовки. Никакой иной философии, кроме марксизма-ленинизма, не прослеживается. При этом, как это характерно для советских авторов, резко отрицавших марксизм, одновременно наблюдается рабская зависимость от него. Особенно эта противоречивая тенденция заметна у В.Зиновьева, но у Л.Гумилева тоже. Она присуща всем критикам с технократическим складом ума, которые не подозревают, какую глубокую основу, мировоззренческую и философскую, имеет марксизм, что его нельзя критиковать в отдельной взятости, надо начинать с Гегеля и Спинозы, как минимум. Многие, например, даже не подозревают, что марксизм и ницшеанство, — две различные философии, которые многие считают разными полюсами мышления, — критикуются по общим основаниям и суть одно. Предметы разные – политэкономия и культура, — а содержание одно.

Л.Гумилев приводит много цитат из работ К.Маркса и Ф.Энгельса, эклектично вырывая из контекста отрывки, где они пишут о факторе ландшафта, но в целом он, разумеется, не марксист, потому что отрицает главное: базисную роль социально-экономического фактора для окончательного оформления этнической общности. Для Л.Гумилева это второстепенный фактор.

Его идефикс выражается следующей сентенцией: «…Биологическая эволюция внутри вида Homo sapiens сохраняется, но приобретает черты, не свойственные прочим видам животных. Филогенез преображается в этногенез» (Гумилев, 1990, С.243).

В целом это парафраз концепции Н.Тинбергена. Разница в том, что у Тинбергена биологическое развитие  непосредственно переходит в социогенез (социум вырастает из организма, подобно второй коже), а у Н.Гумилева биологическое развитие непосредственно переходит в этногенез. В обоих случаях имеет место быть неоправданное спрямление спирали эволюции, симплификация. Это вульгарно-биологизаторское мышление. На самом деле прямого пути от биологии к обществу и этносу нет. Развитие идет через преломление, через отрицание отрицания. В связи с тем, что крайности всегда сходятся, вульгарное биологизаторство всегда оборачивается вульгарным социологизмом.

Осуществив перебор социальных факторов этногенеза и отвергнув все, утверждая, что ни один из них не является монопольно причинным (а это так, кто бы спорил!), Л.Гумилев не упомянул такой фактор, как аристократия, которая является таковой, потому что является хранителем аксиосферы (системы общих культурных, религиозный, моральных ценностей). Он прав, утверждая, что может существовать этнос без общей религии, без общих бытовых привычек, разноязычный, без общности социально-экономического уклада (последнее – на фазе становления или распада), но без аристократии, без этнической элиты этноса не бывает, а это социальное деление, переходящее в классовое. Но даже в самом бесклассовом в истории обществе – в Советском Союзе – аристократия была. Эта духовная аристократия до сих пор из последних сил держит русский этнос. Россия не погибнет до тех пор, пока есть люди, которые любят Пушкина. В настоящее время это и есть признак аристократизма в русском этносе, потому что столбовой аристократии нет, а олигархи рвут страну на части, воспринимая Россию, как «поле для охоты». Разумеется, экспроприированная аристократия долго удерживать этнос не сможет, поэтому власть предержащие так озабочены сейчас формированием «национально-ориентированной элиты», без которой российский этнос развалится, даже если у него будут летающие ракеты.

У римлян основателями аристократических родов стали те бандиты, которые напали на  сабинян, умыкнули женщин. Потом к группе отчаянных братков, осуществивших совместно столь удачную акцию, присоединились другие, породившие римский плебс. У арабов – родственники и друзья Пророка. У индусов – потомки завоевателей-ариев и т.д.

Л.Гумилев пытался преодолеть факторный разнобой в толковании этнических процессов, но, не деля факторы на факторы складывания этноса и факторы, цементирующие сложивщийся этнос (факторы становления и факторы развития), он еще больше запутал дело своими неоправданными спрямлениями. Считая изменение ландшафтов основным кондициональным фактором этногенеза[1] на всех стадиях, он впал в катастрофизм. В его книгах столько природных катастроф, сколько нет ни у одного другого автора, что заставляет подозревать зависимость от впечатлений личной биографии. «Ландшафтная» зависимость доводится до абсурда. «Даже в наше время, — пишет он, — тибетцы, покинувшие родину, предпочли Норвегию цветущей Бенгалии, они основали колонию в Осло» (Гумилев, 1990, С.173). Можно подумать, только из-за сходства ландшафтов. На самом деле имеется более практичное социальное объяснение, почему даже жители африканских джунглей предпочитают Европу «цветущей Бенгалии»: потому что цветами сыт не будешь. В Норвегии уровень жизни в 60 раз выше, чем в Бангладеш, где на душу приходится 1 доллар ВВП. Бенгальцы сами с удовольствием побежали бы в Норвегию, да на 1 доллар билет не купишь, и не приглашают. Тибетцев после китайской оккупации Тибета пустили по политическим соображениям.

Надо отметить, что современность демонстрирует полное торжество социальных факторов этнических миграций, поэтому с позиции концепции Гумилева апелляции к современности являются самоопровержением, что говорит о непродуманности концепции.

Переходим к главному. Л.Гумилев пишет: «…Начало этногенеза мы… можем гипотетически связать с механизмом мутации, в результате которой возникает этнический «толчок», ведущий затем к образованию новых этносов. Процесс этногенеза связан с вполне определенным генетическим признаком. Здесь мы вводим в употребление новый параметр этнической истории – пассионарность. Пассионарность – это признак, возникающий вследствие мутации и образующий внутри популяции некоторое количество людей, обладающих повышенной тягой к действию. Мы назовем таких людей пассионариями» (Гумилев, 2012, С.13).

Здесь биологический детерминизм вступает в противоречие с географическим, тем более, что в доказательство этого голословного тезиса Л.Гумилев приводит великое переселение народов 1-2вв. н.э. Это типичная для него логическая ошибка: пример в качестве доказательства, а не подтверждения доказательства. Но данный пример (единственный) не работает даже в качестве подтверждения логического доказательства, если бы оно было.

Здесь как раз вполне достаточно географического и социально-экономического факторов. Влажный и теплый климат эпохи неолита в Евразии сменился засушливым эпохи бронзы и раннего железа. В силу этого расплодилось огромное количество кочевников, которым стало тесно. Великое переселение кочевых народов связано не с биологической мутацией вида, а с обратным фактором: это проявление нормальной биологии вида, у самок которого беременность длится 9 месяцев, следовательно, ежегодные роды являются биологической нормой при жизни в природном формате. Далее начали работать экономические факторы. В отличие от земледелия, где возможна интенсификация (почему китайцы никуда не мигрировали), кочевое скотоводство является экстенсивным видом деятельности, ограниченным четко определенным количеством ресурсов. Заняв и разделив всю степную зону, кочевники двинулись вначале на Китай, но тот отгородился Стеной, канализировав их на Запад. Толчок, от которого вся Евразия пришла в движение, дали хунны с Востока, — и пошел «эффект домино». Это более простое объяснение и, следовательно, более научное, согласно правилу «бритвы Оккама», которое запрещает вводить новые факторы, если для объяснения достаточно существующих, в данном случае географических и социально-экономических.

Предлагая на первый взгляд еще более «простое» толкование — немотивированная биологическая мутация — Л.Гумилев должен был предложить гораздо более сложные доказательства. Именно: привлечь генетику и доказать факт биологической мутации у огромного количества людей, принадлежащих к разным этносам и даже расам (белой и желтой). Если бы он это сделал, эта тема могла бы стать обсуждаемой, но, рассуждая о биологических мутациях вида, Л.Гумилев генетику игнорирует. Это серьезный научный подход?!…

С подачи Л.Гумилева понятие «пассионарность» широко пошло в лексикон образованных людей, употребляющих его, как синоним «энергетического толчка», делающего этнос  способным на великие дела. Но если исходить из смысла, от слова «пас» («гулять»), — то это синоним понятия «способность к миграции». Л.Гумилев считает, что она появляется внезапно, благодаря биологическим факторам. В настоящее время очень пассионарным стал таджикский этнос. Едут молодые мужчины на заработки и грабежи в поездах, заполненных наркотой от колес до крыши. Это в наши цивилизованные времена. Две тысячи лет назад парни собрались бы в орды и пошли бы грабить всех подряд, если б народ оказался в той ситуации, в какой оказался в начале 90-х годов 20в. Пассионарность – это прежде всего способность молодых мужчин уходить с «братками» на поиски новой жизни и он не зависим от мутаций. Молодые люди и без мутаций достаточно пассионарны, чтобы отправиться в дальний путь с друзьями, если на родине их ничего хорошего не ждет. Народы пассионарностью не обладают, ею обладают люди. С женшинами и детьми никто не покинет родные места без серьезной причины. Даже если будет меняться климат, начнут приспосабливаться, менять хозяйство; у человека, в отличие от животных, нет узких пристрастий ни в еде, ни в способах ее добычи. К подвижке могла привести перенаселенность (но и в таком случае уходили, как правило, лишние молодые мужчины; женщин лишних в первобытные времена не бывало в силу высокой женской смертности), т.е. воинственные маргиналы, свободные радикалы. Либо – вторая причина пассионарности – резкое ухудшение экономической ситуации. Но ни в коем случае никакая биологическая мутация, это фантазм Л.Гумилева, лишняя сущность, дополнительное объяснение того, что не нуждается в объяснениях. Оно отсекается «бритвой Оккама». Это типичный пример, когда упрощение оборачивается усложнением.

Здесь вкратце изложу свою точку зрения на процесс этногенеза.

Источником дифференциации является аксиосфера, система ценностей, которые человек разделяет или отрицает и, соответственно, включается в некое сообщество[2]. Причем, это могут быть разные ценности: общий тотем, система анимистических представлений, Бог, язык, вовлеченность в экономический процесс, бытовые привычки, корпоративный интерес, способность к жестоким групповым дракам, которая сама по себе формирует систему ценностей. Но это все – явления социальные, разные версии становления общества.

При этом не надо путать исток процесса, его ход и завершение. Истоком этногенеза мог быть любой толчок для первичного объединения: от харизматичного пророка до драчливого неформала, собравшего банду дружков, жестоких негодяев, распутников и сквернословов, смелых в драке и способных жертвовать собой за друзей. Впоследствии в мифах оба — пророк и бандит — станут «культурными героями». Но окончательное оформление этноса подразумевает складывание общего социально-экономического уклада. Если этого нет, этнос распадается. Так единый когда-то народ, носитель сино-тибетского праязыка, разделился на земледельцев-китайцев и скотоводов-тибетцев, о чем, кстати сказать, пишет Гумилев. Так начали было отделяться казаки от русского этноса. Так оленные чукчи и морские чукчи начали оформляться в два разных народа. У них появились разные сезонные праздники и обряды, разделилась хозяйственная лексика. С другой стороны, общность хозяйственно-экономического уклада способствовала складыванию шотландского этноса из каледонцев (пиктов) и скоттов (Гумилев, 1990, С.85).

Даже древние авторы понимали значение экономики для этнической общности. Геродот, например, описывая народы, всегда характеризует их хозяйство и даже различает этносы по этому критерию. Скифы-земледельцы у него другой народ, чем скифы-кочевники только по данному признаку (Геродот, Мельпомена, 17-22). Кстати сказать, это деление Геродота стало основой концепции происхождения славян Б.Рыбакова (Рыбаков, 2012, С.29).

Л.Гумилев смешивает в одну кучу факторы первотолчка и базисные факторы существования сложившегося этноса. Общности социально-экономического уклада в самом начале не бывает почти никогда, это в самом деле не есть причинный (каузальный) фактор этногенеза, это базис уже сложившегося общества и основа для дальнейшего раздробления. Но это не дает права третировать его, рассуждая об этнических процессах.

На самом деле схема выглядит не двучленной, как у Тинбергена и Гумилева, а трехчленной: филогенез – социогенез, связанный с формированием аксиосферы, этой этногенетической оси – этногенез. Носитель аксиосферы – аристократия – является ядром той клетки, с которой можно сравнить этнос, если употреблять биологические термины. Клетки бывают разные, точно так же разными бывают этносы, в зависимости от аксиосферы, вокруг которой они сложились. Один этнос может сложиться на базе дуально-племенной структуры, как описанный Морганом этнос ирокезов; другой – на базе боевой дружины, захватившей чужих женщин, как сложился римский этнос; третий – вокруг харизматичного пророка, как арабский; четвертый – вокруг призванного обществом лидера, как у русских. Изначально у них будут разные устремления, разные системы ценностей, но по мере обрастания плебсом начнут превалировать социально-экономические факторы, в условиях стабильности начнут работать марксовы законы, начнет формироваться единый социально-экономический уклад. Дальнейшее стабильное развитие приведет в условиях первобытности к этномитозу, к естественному делению; в условиях классового общества – к имперским тенденциям.

Мы говорим сейчас о первобытном обществе и подводим к выводу: для того, чтобы произошел этномитоз и последующая миграция, не надо ни катастроф, ни неожиданной биологической мутации, на самом деле все гораздо проще.

Появление системы ценностей, аксиосферы, порождает круг хранителей этих ценностей, — аристократию, которая представляет собой первичный «комочек», на который налипает плебс. Вокруг этого ядра и формируется этнос, в недрах которого начинают работать социальные факторы, как дрожжи в тесте, которое в конце концов само, без катастроф и мутаций, начинает выходить за пределы своей ойкумены.

Характерно, что на заре этногенеза, в раннем железном веке, когда распадались племена и складывались этносы, наиболее часто в качестве ядра, вокруг которого складывался «комочек» будущего этноса, выступали коллективы молодых бандитов. Восхищенное «А ты в драке злой!» — это уже ценностная характеристика. Способность быть верным другом и быть приверженным общим «понятиям» или вождю до того, что можешь отдать за это жизнь, — это не просто ценность, это уже моральная ценность. Этого достаточно, уверяю вас, чтобы начала формироваться аксиосфера. Слабые, которые пойдут за сильными (будущий плебс), не заставят себя ждать, равно как гомеры, прославляющие «героев». Возникнет эпос, в котором кровавые душегубы предстанут образцами мужества и благородства. Эпос станет общей духовной ценностью и основой аксиосферы. Начальный этап формирования этноса завершен, далее начнут работать социальные факторы. И все это без природных катастроф и биологических мутаций.

Зацикленность на этих факторах понудила Л.Гумилева, нашего общепризнанного «патриота» и «евразийца» встать на антирусские, прозападные позиции отца норманизма А.Шлецера, который уверял, будто походы на Византию в 9-10вв. совершали не славене, а совсем другие «русы», южные, другой народ. Он пишет об этом, перечисляя самые важные «ошибки» летописца в предисловии своего «Нестора» и дает ссылки на самого себя в основном тексте (Шлецер, Нестор. Предуведомление. С.XXVI).

Л.Гумилев на А.Шлецера не ссылается, хотя трудно допустить, что столь начитанный человек, как Л.Гумилев, который жил в Ленинграде, где в Публичной библиотеке книга Шлецера есть, ее не читал. Пропустить эту идею тоже трудно, т.к. Шлецер ее педалирует повторами, начиная с Введения.

В книге «Древняя Русь и Великая степь» Л.Гумилев приводит цитату из «Жития св.Стефана, епископа Сурожского» 16в. Святой жил в 9в., а в житии говорится, что «воинственный и сильный князь Новгорода русского Бравлин…опустошил места от Корсуня до Керчи…вошел в Сурож…». Далее рассказывается о том, как святой обратил Бравлина в христианство (Гумилев, 1989, С.124).

Данный источник 16в., рассказывающий о событиях века девятого — не хронограф, а житие святого, в которых – житиях — по определению много фантастики, послужил основой для столь значимого вывода, как вывод Гумилева о разноэтничности славен и руси, которым он, видимо, хотел подтвердить пустую идею Шлецера. «Что за странное имя – Бравлин, ибо понимание его как эпитета «бранлив» (т.е. воинственен) натянуто и неубедительно? Откуда пришел этот Бравлин, из какого «Новгорода»? Ведь известного Новгорода в начале 9в. еще не существовало», — сомневается Гумилев (там же, С.125).

Ничего странного, т.е. неславенского не вижу в имени предводителя. Кроме варианта, «натянутого» Гумилевым, чтобы тотчас отвергнуть – «Бранлив» — могла быть форма «Бравлен» с ударением на втором слоге, — от «бравый». Имя является странным, если выводить его не из древнерусского, а из другого языка, например, хазарского или греческого, потому что Бравлен гулял с ватагой по хазарским землям и заодно разорил  византийский Херсонес.

«Известный» Новгород в начале 9в. существовал. В Лаврентьевской летописи говорится, что Новгород существовал до Рюрика. Летописное сообщение, что Рюрик «сруби городе» здесь после призвания надо понимать, как постройку крепости. Но до этого он подавил в Новгороде восстание Вадима Храброго. Официальные даты устанавливаются по первому упоминанию в рукописях, но для историков они всегда относительны. Дата основания Новгорода – 859г. — установлена М.Н.Тихомировым по дате смерти здесь Гостомысла, дорюриковского князя северо-восточной Руси, что только подтверждает, что город уже существовал. Как центр славенских поселений Приильменья он археологически фиксируется с 8в. Но Л.Гумилев, как говорилось выше, археологию игнорирует.

Этих недостоверных соображений Л.Гумилеву достаточно, чтобы сделать вывод о том, что его «Бранлив» был родом из Неаполя Скифского и к славенам отношения не имел. Это при том, что в «Житии Стефана» специально уточняется, что Бравлин пришел из «Новгорода русского». Он и его люди, по мнению Гумилева, являлись россомонами (о которых упоминает Иордан, как подданных готского короля, — В.Т.). Относительно этнической принадлежности последних единого мнения нет. Наиболее распространены две точки зрения: это роксаланы-иранцы или «рыжие германцы» (рос-маны). Л.Гумилев приводит мнение А.Кузьмина, что это были иллирийцы, надо полагать, солидаризируясь с ним, потому что иных мнений не приводит (там же, С.126).

Далее он начинает рассуждать о причинах этого сокрушительного рейда по крымским городам. Приходит к выводу, что оно было инициировано «византийскими дипломатами» с целью наказать хазар. Но как тогда объяснить разорение Херсонеса? Очень просто: «рассчитать последствия политической акции всегда трудно», — объясняет Л.Гумилев, — Интрига дала результат, обратный задуманному…греки вместо бесплатного союзника обрели двух сильных и жестоких врагов» (там же. С.126, 127).

К сожалению, наши историки частенько бывают настолько умны, что позволяют себе считать людей, о которых пишут, не столь умными. Уважительное отношение, как к равным себе по уму, встречается крайне редко. Для историков характерен такой профессиональный перекос, как патронатное отношение к деятелям былых времен. Отношение как бы к детям. Историкам кажется, что древние правители не могли быть так же умны, как историки, и понимать в жизни не меньше, чем они. На каждом шагу встречаешь: «Вряд ли (имярек) мог рассчитать последствия своих действий….», «Вряд ли (имярек), понимал, что…» и т.д. и т.п.

Оцените уровень рассуждений Л.Гумилева и скажите: имеет он моральное право выносить такие приговоры качеству византийской дипломатии, благодаря которой Византия, обходясь малыми силами, простояла тысячу лет, используя одних своих врагов против других весьма эффективно?

На самом деле, неразборчивые действия дружины Бравлена свидетельствуют о том, что он – не местный и никаких политических задач не решал. Ребята били всех подряд; чей город стоял на их пути, не имело значения, грабили всех. Это были северные варяги-русь, этнические славене (правильно именно так!), которые, имея базовый лагерь на Киевской горке или на какой-нибудь речке типа Рось, спускались по Днепру, грабили, а потом уходили за пороги. Это типичный образ действий, подтверждаемый многими историческими источниками. Уже в 16-18вв русские дружины вели себя так же: строили опорные городки по Оби, Амуру, Иртышу, Енисею, Лене… Здесь пережидали зиму, а летом ходили в походы. Это были далекие от Родины военные лагеря, таковым и был изначально Киев. Такое понимание более достоверно уже тем, что не вызывает коверканья имен; необходимости переписывать «Новгород русский» на «Неаполь скифский», считая недоумками также древних авторов; не возводит пустые наветы на качество византийской дипломатии.

Позиция Шлецера понятна: люди, неспособные сами создать государство, не могли быть настолько организованы, чтобы воевать Византию. Но почему Л.Гумилев повторял его нелепости? У Л.Гумилева были не менее серьезные причины: не идеологические, но связанные с теоретической несостоятельностью его концепции. Не было природной катастрофы, на которую можно было бы «списать» передвижку русских на юг. Тогда, может быть, причиной стала биологическая мутация? Нет, не пишет это Гумилев. Знаете почему? Потому что такую чушь можно писать об этносах, от которых даже имен уже не осталось среди ныне живущих народов. «Живые» народы в мутации своих недавних предков не поверят. Так биологи могут писать все, что угодно, об ископаемых животных. Мы верим им на слово. Но живых животных они могут только достоверно описывать, потому что мы их знаем и видим.

Литература

Батай Ж. Теория религии. Литература и зло. — М., 2000

Геродот. История. —  М.-СПб, Эксмо-Мидгард, 2008

Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь.-  М., «Мысль», 1989

Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли.- Л., Гидрометеоиздат, 1990

Гумилев Л.Н. От Руси до России.- М. Айрис-Пресс, 2012

Рыбаков Б.А. Рождение Руси. М., Алгоритм, 2012

Тинберген Н. Социальное поведение животных.- М., «Мир», 1993

Шлецер А. Нестор. Т.1  — СПб., 1809